Мой возлюбленный негодяй
Шрифт:
Она обернулась, чтобы посмотреть на него с площадки второго этажа. С кошачьей чувственной грацией он поднялся со своего места у камина. Пламя освещало его худощавое лицо с неправильными чертами, показывая силу и красоту там, где красоты не должно было быть.
— Приятных снов, Марианна, — мягко проговорил он.
Кресло!
Она проснулась, задыхаясь, с бешено колотящимся сердцем.
Груди ее налились, соски приобрели странную чувствительность, остро ощущая прикосновение одеяла.
Ее
Джордан сидел и наблюдал за ней, положив руки на широкие подлокотники кресла.
Жажда, Жар. Опустошенность.
Нет, она не подходила к нему. Этого не было. Это был всего лишь сон, эротическое отражение того, что этим вечером рассказал ей Джордан.
Кресло…
— У тебя дрожат руки, — заметил Джордан. Удобно раскинувшись в кресле, он перекинул ногу за подлокотник. — Будь осторожна: не порежься.
— Не порежусь. — Она не смотрела на него, аккуратно вырезая из стекла лепесток. — Если вы замолчите и перестанете отвлекать.
— У тебя под глазами тени. Ты долго не могла заснуть?
— Нет.
— А я не мог. Я вообще не заснул в эту ночь. Я представлял себе, как ты лежишь в своей постели всего в нескольких ярдах по коридору, совсем близко от меня. Это меня тревожило и возбуждало. Чтобы хоть как-то себя развлечь, я начал думать о цветном стекле и о том, какие интересные вещи с ним можно сделать.
— Я уже много лет прекрасно это знаю.
— Но ты не рассмотрела всех возможностей. Если хочешь, я могу рассказать тебе, что я запланировал.
— Я не хочу.
— Да, для тебя это, пожалуй, слишком рискованно. Возможно, попозже. Для этого вечера достаточно интересно будет обсудить жеребца и кобылу. Ты с нетерпением ждешь этого?
— Нет.
— А по-моему, да. В конце концов, удовлетворить любопытство ведь не опасно! Ты даже можешь продемонстрировать чувство оскорбленной невинности: ведь я вынуждаю тебя слушать мои непристойные признания! В глубине души каждой женщине приятно знать, через какой ад она проводит мужчину.
— Мне это ничуть не приятно.
Насмешливость его исчезла:
— Тогда я прошу у тебя прощения. В этом отношении ты не похожа на других женщин. В тебе нет злости. — Он продолжил несколько более легкомысленно: — Но любопытство в тебе есть, и я приложу все мои силы, чтобы его утолить.
Марианна не ответила, и Джордан замолчал.
Ей казалось, сам воздух в комнате сгустился, стал тяжелым и плотным, так что ей нечем было дышать.
Он наблюдал за ней.
Он думал о ней.
Он ждал ее.
Кресло.
— Этой ночью тебе приснился жеребец?
— Нет, — солгала она.
— Он оседлал тебя сзади?
Она не ответила.
— Жеребцом был я? — спросил он тихо. Марианна повернулась к нему спиной и сделала вид, что проверяет витраж на свет, чтобы скрыть залившую ее щеки краску.
— Какая у тебя славная попка. Маленькая, нахальная, тугая. Неудивительно, что меня преследуют такие дурные мысли.
— Я не хочу слушать всякие непристойности, — в отчаянии сказала она. — Вы не стали бы говорить такого Дороги.
— Я не стал бы говорить такого никому, кроме тебя. Дороти — прекрасная женщина, но она связана условностями, которые, как ей кажется, она презирает. Она никогда не решится на последний шаг и не скажет всем этим людям, кого в глубине души считает глупцами и невеждами, что они для нее ничто. — Джордан помолчал. — В отличие от Дороти у тебя есть честность и смелость. Такой честности я не встречал ни у одной женщины.
Что касается честности, он, может быть, и прав. Может, она и честная, но смелой она себя совсем не чувствует. Она уже начала дрожать от той непонятной слабости, которая охватывала ее всякий раз, как она оказывалась в одной комнате с Джорданом. Накануне вечером она сидела в том же кресле у камина, сложив руки на коленях, завороженно глядя на него, а он рисовал ей картины похоти и наслаждений, рожденные его безудержной фантазией.
А когда он разрешил ей уйти к себе в комнату, к ней пришли сны.
У нее снова начали дрожать руки. Она быстро положила витраж на стол, чтобы не уронить.
— У тебя разгорелись щеки. Странно. Мне кажется, что погода стоит не особенно теплая. Вчера даже шел снег. Ты не простудилась?
— Нет.
— Полной уверенности быть не может. — Он посмотрел за окно, где с крыши свисали длинные толстые сосульки. — Этим вечером я расскажу тебе об одном интересном лечении, к которому мы сможем прибегнуть, если у тебя снова будет жар.
— Ты оказалась необыкновенно упорной. — Джордан сидел, вытянув перед собой ноги. — Прошла уже целая неделя, и мы оба почти не спим. — Он лениво водил пальцем по резному цветку на подлокотнике кресла. — Еще несколько дней, и тебе грозит опасность серьезно заболеть. Да и мои силы на исходе. Положи этому конец, Марианна.
У него были прекрасные руки: загорелые, изящные, с длинными ловкими пальцами. В последнее время она все чаще не могла оторвать взгляда от его рук, когда он жестикулировал или просто клал их на подлокотники кресла.
Кресло.
Марианна хотела бы избавиться от этого наваждения, но всякий раз в ее памяти всплывали картины, навеянные обольстительными фантазиями Джордана. Даже если бы ей удалось забыть об этом проклятом кресле, горько подумала она, теперь у нее огромный запас эротических картин. Джордан позаботился о том, чтобы отныне она жила в мире, где вид даже самого простого предмета невольно будил ее чувственность.
— Почему ты колеблешься? — мягко спросил он. — Когда-то ты говорила мне, что, как и твой отец, считаешь, что дух должен быть свободным. Почему ты позволяешь себе оставаться в оковах? Ты же знаешь, чего хочешь.