Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
Статья Т. Толстой имеет принципиальное значение: она отрицает это право, обвиняет меня, а значит и других писателей-документалистов, в заимствованиях чужих свидетельств. А как же писать в таком случае биографические романы, документальные повествования и пр. и пр.
В связи с этим не могу не сказать Вам о том, что касается и Вас лично. Я знаю людей, которые скрупулезно выискивают в Ваших текстах использование чужих свидетельств в прямой речи... Один мой собеседник говорил, что у Чаковского нашли более трехсот заимствований. Ну и что? – отвечаю я. Это нормальное использование документов эпохи, свидетельств очевидцев. Чаковский не присутствовал при разговоре Сталина и Жукова, а Жуков свидетельствует, что было именно так. Так может ли автор выдумывать свои слова, если есть уже зафиксированные очевидцем... Вы в известном интервью Топеру говорили то же самое, только Вы на несколько лет раньше. Так что я всегда в споре с моими оппонентами отсылаю всех к этому интервью. В своих документальных книгах о Толстом я тоже всегда говорил, что я использую многие свидетельства очевидцев, друзей, использую даже его школьные сочинения. Но этого оказалось мало для таких невежественных людей, как Т. Толстая. И естественно предположить, что ее пером двигало не желание восстановить Истину, а скорее желание отомстить.
В связи с этим у меня возникло несколько предложений к Вам как главному редактору «Литературной газеты».
1. «Литгазета» может опубликовать мою статью – ответ на пасквиль Т. Толстой.
2. «Лиггазета» может опубликовать мой документальный рассказ «Дуэль», описание чрезвычайно нашумевшего события, в котором участвовали Волошин и Гумилев, в секундантах был и Алексей Толстой и князь Шервашидзе, известный художник «Аполлона», 17 страниц. О Гумилеве сейчас вполне можно. Рассказ написан давно, но сейчас он будет очень актуальным и, думаю, повысит тираж газеты сразу на миллион. Извините меня за эту шутку.
3. В этом году у меня вышли три книги: «Россия – любовь моя» («Московский рабочий»), «Мятежная душа России» («Советская Россия»), «Михаил Шолохов» («Советский писатель»). Учитывая мою 30-летнюю работу в литературе (в декабре 1956 года «Новый мир» в статье А. Метченко сослался на мою работу о М.А. Шолохове), «Литературная газета» могла бы высказаться об этих книгах.
Возможны, как говорится, варианты.
Но главное, что меня беспокоит, Александр Борисович, – это распространение невежественных взглядов на документальную литературу. Давайте подумаем, как объяснить читателям, да и многим писателям, что такая литература имеет полноправное существование... Потому-то так она и популярна в мире, что читатель знает, что в данной литературе автор не врет, а говорит так, как было на самом деле.
Я не стал Вас беспокоить разговорами, которые могли сбить Вас с рабочего ритма, и не хотел портить наших добрых теннисных отношений. А потому оставляю Вам свое письмо
С уважением Виктор Петелин
4 августа 1986 года
Дубулты, Дом творчества».
И после этого письма я долго еще обивал пороги «Литературной газеты», решившей все-таки опубликовать мою статью «В защиту жанра». Не раз звонил Ф. Чапчахову, работал с редактором. Наконец, статья была опубликована, без полемических упоминаний всех моих недоброжелателей, но скрытая полемика чувствуется, я думаю, в каждой строчке.
МОЗАИКА ФАКТОВ И ДУХ ИСТОРИИ
Мы уже не раз обращались к проблемам документального жанра, троводили дискуссии, печатали отдельные статьи и рецензии. Но, как показывает практика, в теории жанра продолжают оставаться неразрешенные, спорные проблемы. Наиболее важной из них является, пожалуй, использование документов и мемуаров в беллетризованной биографии. Статья В. Петелина выражает одну из точек зрения в этом вопросе.
Не утихает огромный, подавляющий, можно сказать, интерес к документу. Читают мемуары, расхватывают письма в книжных магазинах, кому бы они ни принадлежали – великим композиторам, замечательным художникам или простым людям, жившим давно или недавно и удостоившимся публикации: в письмах и мемуарах предстает «всамделишный» невыдуманный мир.
Огромен и интерес к литературе, в которой возникает «образ через документ» (П. Палиевский). Но именно об этой литературе, многочисленной и разнообразной, возникает множество кривотолков.
Особые страсти кипят вокруг беллетризованной биографии и политического романа, которые просто невозможны без использования документа. Беллетризованную биографию могут отнести к разряду научной монографии, а уж после этого автора можно легко и просто подвергнуть ужасающему разгрому, а в политическом романе начинают отыскивать совпадения с мемуарными, газетными и другими источниками.
Не раз приходилось читать в журналах или слышать с высоких трибун разносные суждения о тех или иных произведениях только потому, что критики смешивают жанры. Видимо, документальная литература еще не получила своего теоретического осмысления, отсюда и возникают недоразумения в нашей литературной практике.
Возник, сложился – независимо от того, нравится это кому-то или нет – совершенно особый жанр, жанр беллетризованной биографии. Он обладает широким спектром возможностей, что доказывают десятки, сотни книг, выходящих в сериях «Жизнь замечательных людей», «Пламенные революционеры», «Жизнь в искусстве» и др., вторгается в «чистую» прозу под именем «политического романа», наконец, соединяется с другими видами словесного искусства, например под названием «романа-эссе». Об этом жанре пишутся десятки статей и выходят первые монографии (укажу хотя бы на книгу Д. Жукова «Биография биографии»), он вызывает повышенный и обостренный интерес у читателей. Это и понятно. Читателю сегодня не так уж важно, что думает писатель по тому или иному поводу. Ему гораздо важнее, как было на самом деле.
Задача у этого жанра и проста, и необыкновенно сложна: передать неповторимый облик знаменитого человека далекого или недавнего прошлого – полководца, государственного деятеля, писателя, ученого, артиста, композитора, живописца и т. д. Какими же средствами можно достичь этого?
Конечно, очень многое зависит как от индивидуальных склонностей писателя, который берется показать нам своего героя, так и от исторического материала, оставшегося в архивах, свидетельствах современников, автобиографических заметках, переписке и пр. И, скажем, когда, например, Ю. Лощиц взялся показать жизнь и деяния украинского философа XVIII века Сковороды, ему поневоле пришлось от недостатка материала пойти по пути высвечивания своего героя через других, его окружавших. Реставрация прошлого шла тут по пути создания как бы системы зеркал, отражаясь в которых перед нами возник образ пытливого ученого, бродяги-монаха, сказавшего о своем жестоком веке: «Мир ловил меня, но не поймал». И совсем иное дело – фигуры огненосного Аввакума, оставившего свое знаменитое «Житие», или генералиссимуса Суворова, о котором создана целая библиотека биографий. Здесь авторы (Д. Жуков и О. Михайлов) могли уже сочетать осторожный беллетризованный вымысел с опорой на чистый документ, порою в отступлении или подглавке, не пренебрегая и справкой, и цифрой, и прямой цитатой.
Фигуры, более близкие к нам, кажутся легче для изображения. Еще живы люди, знавшие ушедших от нас «великих», еще не остыли строки мемуаров, еще сохранился в памяти родственников свой, очень субъективный портрет, да и голос, а порою и кинокадры создают видимость «присутствия» этого близкого к нам по времени замечательного человека. Но есть и свои, специфические и очень серьезные трудности при его изображении – на страницах книги, в беллетризованной биографии. Совершенно не случайно мы не имеем, к примеру, до сих пор такой книги ни о Г.К. Жукове, ни о его сподвижнике И.С. Коневе. Здесь близость замечательного человека мешает: на пути к его объемному изображению встает множество препон...