Мой жестокий и любимый
Шрифт:
«Что у неё случилось? – долбится закономерный вопрос в мозгах. – А тебя это должно волновать? – приходит следом. – Её же не волновало, когда ты чуть не подох там».
Они с напарницей выключают свет, девчонка, которая была за стойкой, первая убегает в ночь, а стерва закрывает дверь, опускает жалюзи, проворачивает ключ и выпрямляется, чтобы вглядеться в пустоту улицы.
С лёгким удовлетворением замечаю надежду вперемешку с паникой на её лице.
Волнуется, что не пришёл? Мы же телефонами не обменялись.
Давлю желание помучить её подольше и выхожу из тени.
– Ох, Сень, привет, – нервно смеётся. – Я тебя не заметила.
– Да тут темновато у вас, – указываю на единственный работающий фонарь.
– Что есть, то есть.
Она поправляет сумочку на плече и делает два шага вперёд. Смотрю в упор на её дурацкий пучок и прячу руки за спину. Мысли об её распущенных длинных волосах сводят с ума. Это треклятое дежа вю… я гоню его… гоню прочь.
– Ну… эм… что делать будем? – интересуется стерва.
Поджимаю губы. Что делать, я уже решил, а её планы, надежды и чаяния, откровенно говоря, не особо-то меня и интересуют.
– А чем ты хочешь заняться?
Вопрос я задаю, скорее, для вида, чем по интересу. У меня сомнений нет, чем лично я заняться хочу. Дело за малым, уломать стерву. Впрочем, мне почему-то кажется, особого сопротивления не встречу.
По блеску её глаз и гуляющему по моей фигуре взгляду, я это весьма отчётливо понимаю. О чём бы там она не думала, что бы ни говорила, её тянет ко мне.
«Конечно, прикати ты в её забегаловку на инвалидном кресле, дрянь бы так не взбудоражилась», – услужливо нашёптывает внутренний голос.
Чтобы скрыть раздражение, я откашливаюсь, а то резкие слова уже готовы вылететь на волю-вольную. Очень уж накипело.
– Пойдём, прогуляемся, можем посидеть где-нибудь, – кивает на дорогу.
– Посидеть?
Провожу рукой по волосам, думаю о тёмных окнах заведений, мимо которых проезжал по пути сюда.
– Угу.
– Кажется, тут выбор небольшой, где можно посидеть.
На самом деле, прозябать в каком-нибудь второсортном кафе и вести беседы за жизнь с этой стервой в мои планы не входит.
– М-м-м, ну да, – вздыхает и делает шаг ближе. – Это же не Москва, тут мало что так поздно работает. Но найти можно.
– Ладно, пошли, поищем, – делаю приглашающий жест рукой.
– А ты пешком? – вытягивает шею, пытаясь понять, не припарковался ли я где.
– Пешком, я же выпил немного.
В голове ясно, как летним днём. Хотя нет, её слегка ведёт, только мизерная доля алкоголя тут ни при чём. Это всё из-за неё, из-за стервы.
Вероятно, она устала. Ещё бы – весь день на ногах. Ничего, уже скоро приляжет и отдохнёт. Устрою её на спине или поставлю на колени, это уж как получится.
Не знаю почему, но моя хромота рядом с ней усиливается. Дрянь
Смущения не испытываю, даже думаю, поделом ей. Пусть поймёт, что долгие прогулки – это не наш случай.
Воздух густой и влажный, но свежий ветер, который приходит в самом конце августа, делает ночь уютной для прогулки.
Стерва мнётся, будто не знает, с чего начать разговор, пока не выпаливает:
– Сень, как ты… как ты вообще справился? Я… Боже, мне так жаль, Сень, я так виновата. Я ужасных слов тебе наговорила. Я… я… я просто была… я даже не знаю, как оправдаться.
Сдержаться очень сложно, чувствую, что на грани. Никаких других тем для разговора не найти, что ли? Ей так необходимо получить от меня прощение? Совесть мучает?
– Не надо, не оправдывайся. Я сам не знаю, как бы поступил на твоём месте.
– Правда?
«Нет, не правда, твою мать. Я бы носом землю рыл, я бы носил тебя на руках до конца жизни. Я бы её положил, всё бы поставил на кон, чтобы сделать тебя счастливой. Но… ты – не я. И даже не та, кем я тебя считал».
Всё это я прокручивал в голове сотни раз, и сейчас слово за словом вся фраза проносится перед глазами тенью высокоскоростного поезда.
– Было и было, – добавляю.
Только хрипотца в голосе выдаёт волнение, но стерва слишком занята собой, чтобы её заметить.
– Сень, я…
– Хватит, – обрубаю коротко. – Хватит ворошить прошлое. Не к месту это. Лучше про себя расскажи. Как ты? Почему Серпухов? Это временно? – перевожу тему. – Почему ты работаешь, а не учишься? Как отец тебе позволил?
Зараза прикладывает ладони к щекам. Морщится, будто борется со слезами. Я б, наверное, даже поверил, если бы не знал, что всё это актёрство и гроша ломанного не стоит.
– Отца больше нет.
– Как нет?
Два года я старательно избегал разговоров про общих знакомых, когда они могли вильнуть в сторону Одинцовых. Родные, в принципе, из сочувствия или жалости о них также не упоминали, поэтому я жил без абсолютного понятия, что у стервы творится.
Вычеркнул её из сердца, вернее, вырвал, и из памяти старался стереть. Но это, мать её, намного сложнее.
Даже если приказываешь мозгам о ней не думать, она всё равно приходит через воспоминания, ночами, во снах. Будто бледная тень той, кого я любил. Как призрак, как чёртов морок.
– Папа он… он потерял всё и не выдержал.
– Что значит потерял? Не выдержал?
– Обанкротился и… и решил, что больше так не может… жить…
Стерва что-то там продолжает бормотать, но я занят своими мыслями. Основную идею я уловил. Одинцов просрал состояние и, вероятно, пустил себе пулю в лоб или вздёрнулся. Не выдержав позора и разочарования. Очень по-мужски, конечно.