Моя Антония
Шрифт:
Я делала Оле знаки, потому что видела - бродяга не в себе и может повредить машину. Но Оле был рад спуститься, передохнуть от солнца и стряхнуть мякину, она ведь попадает за шиворот да так и впивается в тело, особенно когда жарко. Вот Оле и спрыгнул на землю, забрался в тень под телегу, а бродяга влез на машину. Сперва он и правда резал перевесла, а потом, представляете, вдруг помахал мне рукой да как бросится головой вниз, в самую молотилку, прямо вместе с пшеницей.
Я давай кричать, мужчины кинулись придержать лошадей, но его уже засосало, и, когда машину остановили, он весь был искромсан и искорежен. Его так зажало, что с трудом вытащили, а молотилку с тех пор так как следует и не наладили.
– Значит, он умер.
– воскликнули мы.
– Умер? Еще бы! Ну вот, Нина уже расстроилась. Ладно, не будем больше об этом. Не плачь, Нина! Пока Тони с тобой, тебя никакой бродяга не тронет.
Миссис Харлинг строго сказала:
– Перестань реветь, Нина, а то я буду отправлять тебя наверх, когда Антония рассказывает о прерии. И что же, Антония, так и не узнали, откуда он взялся?
– Нет, мэм. Его видели только в одном маленьком городке, Конвей называется. Он спрашивал там пиво, но у них нет салуна. Может, он приехал на товарном, но тамошний кондуктор его не помнил; Никаких документов при нем не было, только в кармане старый перочинный нож, куриная дужка, завернутая в бумагу, да какие-то стихи.
– Стихи?
– удивились мы.
– Помню, помню, - сказала Френсис.
– Это был клочок газеты со стихами о старой дубовой бадье, совсем истрепанный. Оле Иверсон привозил их в контору и показывал мне.
– Ну подумайте, мисс Френсис, разве это не странно, - задумчиво сказала Тони, - с чего ему взбрело кончать с собой летом? Да еще во время молотьбы. Ведь самая хорошая пора!
– Ты права, Антония, - горячо подхватила миссис Харлинг.
– Пожалуй, на будущее лето я поеду, помогу вам молотить. Ну что конфеты? Еще не готовы? А аромат какой, я уж давно принюхиваюсь.
Антония и ее хозяйка были в чем-то очень похожи друг на друга. Обе натуры сильные, независимые. Обе знали, что им нравится, и не старались никому подражать. Обе любили детей, животных, музыку, шумные игры, землю и всякую работу, с ней связанную. Любили стряпать вкусную сытную пищу и смотреть, как ее едят, любили готовить мягкие свежие постели и смотреть, как засыпает в них детвора. Они высмеивали заносчивых и спешили на помощь неудачливым. В душе каждой таился неистощимый запас жизнерадостности и веселья, не слишком утонченного, но заразительного. Я всегда это чувствовал, хоть не умел толком объяснить. И представить себе не мог, чтобы Антония прожила хоть неделю в Черном Ястребе у кого-то другого, а не у Харлингов.
7
В городках, затерянных в прерии, зима продолжается долго, тянется, пока не выбьется из сил, не станет угрюмой, хмурой, вялой. На фермах главное погода, к ней приковано все внимание, а жизнь людей течет незаметно, как вода подо льдом. Но в Черном Ястребе жизнь зимой была вся на виду жалкая, съежившаяся, до костей скованная морозом.
В январе и феврале тихими вечерами мы с Чарли и девочками ходили на реку, добегали на коньках до большого острова и жгли костры на смерзшемся песке. Но ближе к марту лед на реке сделался неровным и ломким, снег на крутых берегах почернел и наводил тоску. Мне надоела школа, надоело кутаться, надоели изрытые колеями улицы, грязные сугробы и кучи залежавшейся во дворах золы.
В тот месяц унылое однообразие жизни нарушилось только раз, когда в город приехал Слепой д'Арно - негр-пианист. В понедельник вечером он давал концерт в городском театре, а субботу и воскресенье вместе со своим импресарио провел в нашей уютной гостинице. Миссис Харлинг давно знала этого пианиста. Она посоветовала Антонии наведаться в субботу к Тине, так как в "Приюте холостяков" наверняка будет вечером музыка.
В субботу после ужина я тоже поспешил в гостиницу и тихо пробрался в зал. Все кресла и диваны уже были заняты, приятно пахло сигарами. Когда-то здесь было две комнаты, и там, где раньше стояла перегородка, пол слегка прогнулся. От ветра, задувавшего с улицы, по длинному ковру
В этот вечер в гостинице царило особенно непринужденное настроение, потому что хозяйка, миссис Гарднер, на неделю уехала в Омаху. Ее муж, Джонни, уже выпил разок-другой с гостями и стал несколько рассеянным. Заправляла всеми делами и следила за порядком в гостинице миссис Гарднер. Муж ее только приветствовал приезжающих, стоя за конторкой. Все его любили, но хозяин он был никудышный.
По общему признанию, миссис Гарднер одевалась лучше всех в городе, ездила на лучших лошадях в щегольской двуколке, а зимой - в легких, белых с золотом санях. Но она, казалось, не дорожила своим богатством и относилась к нему гораздо равнодушнее, чем ее друзья. Это была высокая, черноволосая, суровая женщина, и ее строгое лицо напоминало своей неподвижностью лица индейцев. Держалась она холодно, говорила мало. Приезжим давали понять, что не они делают честь, останавливаясь в ее гостинице, а им оказывают милость. Даже самые бывалые коммивояжеры считали себя польщенными, если миссис Гарднер задерживалась на минутку поболтать с ними. Завсегдатаи гостиницы делились на две группы: одни видели бриллианты миссис Гарднер, другие - нет.
Когда я тихонько вошел в зал, за роялем сидел Энсон Киркпатрик, служивший у Маршалла Филда, и наигрывал песенки из оперетты, шедшей в те дни в Чикаго. Энсон был верткий маленький ирландец, страшно тщеславный, уродливый, как обезьянка, но с кучей друзей, а уж возлюбленных он заводил себе везде и всюду, словно матрос. Я знал не всех, кто находился в зале, но заметил торговца мебелью из Канзас-Сити, торговца лекарствами и Уилли О'Рейли - агента ювелирной фирмы, который заодно продавал и музыкальные инструменты. Шел разговор о плохих и хороших гостиницах, об актерах, актрисах и знаменитых музыкантах. Я узнал, что миссис Гарднер поехала в Омаху посмотреть Бута [Эдвин Бут (1833-1893) - знаменитый американский трагик; брат его, также актер, стрелял в Авраама Линкольна и убил его] и Баррета [Лоуренс Баррет (1838-1891) - известный американский актер и режиссер, выступал совместно с Бутом], которые должны выступить там на будущей неделе, и что Мери Андерсон [Мери Андерсон (1859-1940) американская актриса, прославившаяся в роли Джульетты] имела шумный успех в Лондоне, играя в "Зимней сказке".
Дверь хозяйского кабинета открылась, и появился Джонни Гарднер, он подсказывал Слепому д'Арно, куда идти, - тот не терпел, чтобы его водили за руку. Д'Арно был грузный, плотный, коротконогий мулат, на ходу он постукивал по полу тростью с золотым набалдашником. На поднятом к свету желтом лице блестели в улыбке белые зубы, а незрячие глаза были прикрыты неподвижными, сморщенными, тонкими, как бумага, веками.
– Добрый вечер, джентльмены! Дам здесь нет? Добрый вечер, джентльмены! Ну что, поиграем немного? Может, кто из вас сыграет мне?
Голос у д'Арно был мягкий, приветливый, я с раннего детства привык к таким негритянским голосам, в них всегда звучала нотка покорной услужливости. И голова у него была, как у всех негров, - будто совсем без затылка: сразу за ушами она переходила в шею, покрытую складками и заросшую коротко остриженной шерстью. Он выглядел бы отталкивающе, если бы не его лицо - счастливое и доброе. С тех пор, как я уехал из Виргинии, я не видел таких счастливых лиц.
Постукивая палкой, он прошел прямо к роялю. Как только он сел, я заметил то нервное подергивание, о котором мне говорила миссис Харлинг. Сидел ли он или стоял, он все время то наклонялся, то распрямлялся, как заводная игрушка. За роялем он покачивался в такт музыке, а когда переставал играть, тело его продолжало двигаться, словно жернова на холостом ходу. Он нащупал педали, надавил на них, несколько раз пробежал желтыми пальцами по клавишам, прогремев гаммы, и повернулся к слушателям: