Моя чужая жена
Шрифт:
Аля прикрыла глаза узкой ладонью.
–Я, наверное, здесь, во дворе, подожду, — смутившись, предложила девушка.
Митя рассмеялся, отгоняя наваждение:
–Ну что вы, Аля, в самом деле. Немедленно проходите в дом. Дождемся машины и поедем.
Дмитрий оставил Алю на веранде, сам же поднялся в спальню, переоделся в светлый летний костюм, повязал галстук, критически оглядел собственное отражение в зеркале. Он, безусловно, неплохо выглядел. И седины совсем немного. Актрисы, конечно, вечно рассыпаются в комплиментах, да верить-то им нельзя, публика насквозь фальшивая. А эта девчушка, Аля, так смотрит, как будто…
Редников поглядел на часы. Машина должна скоро быть. Он поспешно спустился на первый этаж, предложил Але, сидевшей у стола, чаю. В доме было по-утреннему тихо. Тоня еще не вставала. Только слышно было, как на кухне бормочет что-то себе под нос Глаша.
Дмитрий Владимирович подошел к окну, вытащил папиросу из пачки, лежавшей на подоконнике, закурил. Дверь на веранду распахнулась, и с улицы появился Никита, сонный, помятый, пиджак весь в пятнах.
«Ночевал неизвестно где, — понял Редников. — А я и не заметил. Черт, надо будет заняться им как следует. Позже, когда с картиной прояснится…»
–Доброе утро! — бросил отцу Никита.
–Спокойной ночи, — съязвил Дмитрий.
Никита, щурясь от яркого солнца, снял пиджак и небрежно кинул его на стул — из внутреннего кармана вывалилась стопка фотографий.
«А, короткометражка его, наверное, — догадался Митя. — Надо посмотреть, пока время есть. А то обижается тоже, что мне его достижения неинтересны».
Дмитрий подобрал с пола фотографии и от первой же опешил. На снимке было изображено черт-те что — не мужик и не баба, какое-то отвратительное существо, наголо выбритое, с намалеванными губами, с массивными бусами на тощей обнаженной груди. На следующей фотографии то же существо сладострастно обнимало дюжего верзилу в ковбойской шляпе. Дмитрий Владимирович, брезгливо отодвинув фотокарточки подальше от себя, продолжал разглядывать: проститутки, наркоманы, изможденные танцовщицы — самое дно Парижа. Так вот за что в Сорбонне дают студентам премии! За эту… похабщину!
«Ну сейчас он получит у меня!» — Редников решительно обернулся к сыну.
Никита тем временем подошел к столу, налил воды из графина, залпом опрокинул стакан и воззрился на Алю.
–О, и пишущая братия уже здесь? Наше вам!
Аля подняла глаза, посмотрела насмешливо:
–Как головной убор, не пострадал?
–Он у него давно пострадал, — бросил Дмитрий, едва сдерживая ярость.
Никита вскинулся, резко обернулся к отцу и, увидев в руках у него фотографии, невольно отступил на несколько шагов, побледнел. Отец же, швырнув в пепельницу недокуренную папиросу, неумолимо надвигался на сына.
–Пойдем-ка побеседуем! — Он махнул головой в сторону комнаты.
–А что, что такое? — Никита пытался говорить с вызовом, но голос звучал испуганно и жалко.
–Да так, ничего! — Дмитрий почти втолкнул его в комнату и плотно прикрыл за собой дверь.
Оставшись одна, Аля медленно поднялась. На веранду доносился громовой голос Мити. Быстро оглядевшись по сторонам, девушка выхватила из пепельницы тлеющий окурок и поспешно сунула его в рот, резко втянула едкий дым и согнулась в приступе беззвучного кашля. Потом бросила папиросу, дотронулась пальцами до собственных губ и, словно удивляясь самой себе,
Редников-старший яростно мерил шагами комнату.
«Дурак! Безмозглый напыщенный молокосос! Ни черта не знает о жизни, рос как в теплице, у папы с мамой за пазухой. Теперь вот бунтует. Возомнил себя черт-те кем! Он даже и не представляет себе, куда могут завести эти его разоблачительные выходки».
–Что это за мерзость ты наснимал, — начал Дмитрий, медленно, тяжело выговаривая слова. — Эта грязь никакого отношения к искусству не имеет.
–Это «Париж глазами русского», — хорохорился Никита.
«Ведь если узнают, пронюхают, — лихорадочно соображал Дмитрий. — Этот обалдуй, конечно, разболтал все приятелям. Из ВГИКа попрут, это уж как пить дать. „Париж глазами русского“… Может, удастся выдать за антикапиталистическую пропаганду?»
Никита, расценив молчание отца как начало отступления, принялся нападать:
–За эту, как ты говоришь, мерзость и грязь мне первую премию дали. А для тебя, конечно, искусство — это доярок снимать. Трактористов там всяких, передовиков производства… Наши колхозы самые колхозные в мире, так?
–Что ты понимаешь, мальчишка! — взвился Дмитрий Владимирович. — Искусство не должно тыкать носом в дерьмо. В нашей советской стране нет ни проституции, ни гомосексуализма. Или тебе это не известно? И советскому зрителю незачем на это смотреть, ему это неинтересно. Кино должно дарить надежду, радость!
Никита, скривившись в скептической ухмылке, выслушал монолог отца и отвесил ему шутовской поклон — мол, браво, товарищ Редников, благодарим за пламенную речь.
–Ты бы хоть передо мной не выпендривался! Как будто я не знаю, что ты снимаешь все это благолепие, потому что боишься… Потому что верно служишь им! — Никита махнул рукой в сторону висевшей на стене фотографии, где молодому Редникову вручали Сталинскую премию. — Ну да, у меня же «головной убор не в порядке», я не понимаю ничего, не вижу… И это после всего, что они сделали… Мало тебе родителей твоих, мало того, что мать все эти годы — с тех пор как ты шишкой стал, в загранку ездить начал — в большой дом таскали, психичку из нее сделали… А ты все это терпел, глаза на все закрывал. Да еще и хвалебные оды им пел!
–Ты же видел мои последние материалы, — тихо, все еще пытаясь побороть заливающий глаза гнев, начал Дмитрий Владимирович.
–А что материалы… — картинно расхохотался Никита. — Ну снял, да… Поигрался в свободу… Ты же все равно все вырежешь, как только ОНИ прикажут! Для тебя ведь никого дороже нету, чем начальственная задница. Вчера, когда у матери приступ был, ты даже с места не сдвинулся. Разумеется, сверху же пришли, нужно прогнуться как следует, а то за очередной эпос премии не дадут!
Уже не в силах сдерживаться, Дмитрий шагнул к сыну и наотмашь ударил его по щеке. Никита отлетел в сторону, впечатался спиной в буфет — и тяжелая хрустальная пепельница сорвалась и покатилась по полу.
Никита, с трясущимся лицом, закрыв рукой горящую щеку, продолжал выкрикивать, инстинктивно пятясь от наступавшего отца.
–Ты всю жизнь боялся… — Голос его срывался на всхлип. — Отберут! Снимать не дадут! А то еще посадят! Лишь бы успех, лишь бы премии государственные, полные залы… Чтобы студенткам интервью давать — божество в интерьере, ага? А мать — к черту, да? Лес рубят — щепки летят!