Моя чужая жена
Шрифт:
Аля, не слушая, приблизилась, быстро, словно опасаясь, что он прогонит ее, прижалась к нему, уткнулась лицом в грудь.
–А хочешь я останусь? Просто останусь здесь… с тобой…
Она сжала Митины пальцы, дотронувшись случайно до места ожога. У Мити перехватило дыхание. А ведь думал, что забыл, навсегда вытеснил из памяти этот запах солнца и лесных трав — запах ее волос, тяжелых, прохладных, забыл это ощущение, когда проводишь ладонью по ее спине, чувствуя каждый позвонок. Аля выдохнула, прижимаясь к нему все крепче, и Митя почувствовал, как глаза его
За окном прогудела машина, послышался веселый громкий голос Никиты, и Редников, вздрогнув, отстранился от Али. Нет, нет, нельзя! Выкинь из головы, забудь, заставь себя забыть! Это жена твоего сына, твоего единственного сына. И он никогда тебе не простит…
–Нет, Аля. — Слова будто застревали в горле и получались какими-то вымученными, неестественными. — Ты поедешь в Крым. Будешь купаться в море, лежать под солнцем, засыпать на пляже под шорох волн, гулять под пальмами, смеяться… И ждать Никиту. Он мой сын и…
–Хватит! — резко выкрикнула Аля. — Хватит!
Она отступила на шаг, сцепила пальцы, закусила нижнюю губу. Редников видел, как блеснули в глазах невыплаканные слезы. Аля справилась с собой, провела рукой по глазам, выдохнула:
–В Крым так в Крым…
И тут же со двора донесся нетерпеливый возглас Никиты:
–Бать, ты идешь?
Он показался под окном кухни, облокотился на подоконник снаружи, изучающе взглянул на жену, потом на отца и невесело усмехнулся.
«Что ж, на этот раз тебе, кажется, удалось всех их переиграть. Сам не выиграл, но и другим не уступил. Молоток!» — Он и сам не мог понять, отчего так противно было ему думать об одержанной победе.
–А то на самолет опоздаем, — подмигнул Никита.
–Иду, — кивнул Митя. — Сейчас документы возьму и позвоню кое-кому. Аля, тебе тогда вечером секретарь мой сообщит насчет санатория.
Митя вышел, скрылся и Никита, лишь слышно было, как он напевает во дворе:
–Первым делом, первым делом самолеты…
Аля подошла к столу, налила воды из графина и начала пить большими глотками.
Втроем они вышли из ворот, остановились у машины, несколько секунд напряженно молчали. Аля рассеянно смотрела, как перебирается через трещину в асфальте рыжий муравей.
–Ну что, вперед на трудовые подвиги? — натянуто-весело провозгласил Дмитрий Владимирович.
Он первым сел на переднее сиденье и резко захлопнул за собой дверь.
Никита постоял перед Алей опустив голову, затем, коротко обняв ее, бросил:
–Смотри тут, не урони честь фамилии Тальберг.
И влез на заднее сиденье «Волги». Взревел мотор, и автомобиль двинулся вперед по пыльной деревенской дороге. Аля так и стояла у обочины, приставив ладонь ко лбу, ощущая кожей, как оседает на лодыжках взметенный колесами песок. Она видела через заднее стекло, как обернулся Никита, махнул ей рукой и произнес что-то одними губами. Митя так и не повернул головы. Машина, поднимая клубы желтоватой пыли, скрылась за поворотом.
Аля опустила руку и медленно побрела к дому.
В купе
Я больше не мог читать, чувствовал, что мне требовалась передышка. Все происходящее казалось каким-то тягостным навязчивым сном. Я уже не думал больше о том, каким способом проклятый Аль Брюно смог раскопать историю моей семьи. В конце концов, тогда эта несчастная круговерть наделала много шума, кто-то мог заинтересоваться, разузнать детали. Черт с ним, это не так уж важно.
Голова раскалывалась. Я сел на полке и сжал руками виски. Книжка съехала с подушки и глухо стукнулась о пластиковую перегородку, разделяющую наше и соседнее купе. Больше всего мне сейчас хотелось вышвырнуть мерзкую книженцию в коричневой обложке в окно. Но я не мог этого сделать, не мог не дочитать до конца, хотя и знал уже, каков он будет. Повесть засела у меня в голове, мучая и не отпуская, как прицепившаяся ненароком мелодия, как мотив того самого довоенного танго. Каждая страница вызывала воспоминание, которое я годами пытался убить в себе. Кажется, душу бы дьяволу продал, лишь бы не помнить.
Я встал, ухватился за металлическую ручку и потянул вниз оконную раму. Поезд медленно подползал к небольшой станции. Вдоль рельсов тянулось широкое голое поле, на горизонте виднелись верхушки деревьев, поблескивали огоньки деревенских домов. Над серым станционным зданием клочьями висел влажный предутренний туман. Лязгнули колеса, и поезд остановился. Замигали какие-то дорожные огни, быстро прошла по перрону станционная служащая, и Софья, пробормотав что-то, проснулась, подняла голову, села, притянув к груди тонкое одеяло.
–О, я еще пьяная, — медленно выговорила она, прижимая ко лбу узкую ладонь. — Где мы?
–Какая-то станция, — пожал плечами я.
Девушка откинула одеяло, продемонстрировав мне шелк и кружево иссиня-черной комбинации, нашарила ногами туфли под полкой.
–Давайте выйдем, посмотрим!
Она встала, натянула прямо на комбинацию замшевый пиджак. Затем склонилась к щенку, убедилась, что звереныш спит, и дернула дверь купе.
–Ну что ж, пойдемте, — отозвался я.
Софи, пока шла по вагонному коридору, спотыкалась на каждом шагу. Дверь последнего купе приоткрылась, и в щелочку на нас зорко глянул уже знакомый мне лиловый глаз проводницы.
«Большой брат не дремлет!» — усмехнулся я.
Софья же, увлеченная новым ночным приключением, не обратила никакого внимания на железнодорожного следопыта.
Я первым ступил на перрон и подал руку Софье. Она покачнулась, уцепилась за никелированный поручень и, поймав равновесие, спустилась ко мне.
Я закурил. Во влажном ночном воздухе повисло облачко дыма. Софья вынула из кармана пиджака пачку длинных тонких сигарет, вытащила одну и потянулась ко мне за зажигалкой. Я с трудом различал черты ее лица в густом тумане, только красноватый огонек сигареты светился совсем близко.