Моя чужая. (Не)вернуть любовь
Шрифт:
— Не было никакой дружбы, — цежу, окончательно срывая шелковую удавку. И лучше бы это не было враньем… Лучше для Алены. — К чему эти телодвижения? Бесстужев скоро очнется, опять на всех гавкать станет.
— Очнется, как же… Хреновенько у него дела, врачи говорят. Как бы Елена Николаевна не осталась вдовой…
Я молчу. Не знаю, что сказать. Вообще ни черта из себя не могу выдавить — как баран таращусь на противоположную стенку.
А если Бесстужев реально не жилец? Что Аленой будет? Она же его любит… Галстука нет, а воздуха
— …И ей будет нужен рядом кто-то хорошо знакомый, — продолжает Оболенский, не дождавшись моего ответа. — Пока девчонка будет загружена можно парочку выгодных контрактов пропихнуть.
Вот же… сволочь какая.
Как я не выматерился в трубку, сам не пойму. Кулаки не то, что чесались — болели от желания двинуть по лощеной морде. Решил, значит, бабла поднять, урод старый. Ну я ему…
— Скоро перезвоню, — выдавливаю из себя и нажимаю на сброс. А внутри не просто жжет — натурально кипит.
Я знал, что Оболенский циничная мразь, но не до такой же степени. Воспользоваться Аленой, пока она в таком уязвимом состоянии.
А память услужливо подкидывает воспоминания о прошлом. Я и сам не сильно лучше. Такой же мудак.
Засовываю телефон в карман и иду обратно к Шахову.
Объясню ему все, как есть. А потом — в Питер.
Обобрать Алену я не дам. Пусть Оболенский не мечтает даже.
Глава 15
В кабинете тихо так, что в ушах звенит.
Я силюсь вчитаться в бланк, лежавший передо мной, но буквы расползаются уродливыми кляксами.
С усилием тру виски, но это не помогает собраться. Кабинет Артура уютный и светлый, но все равно я чувствую себя в клетке. От желания вскочить и бежать в больницу немеют кончики пальцев, но какой смысл?
В реанимацию меня никто не пустит. Даже за деньги… Мои неумелые попытки выторговать у врача свидание с мужем с треском провалились. Доктор не стал ругаться. Сообщил, что я не первая, да и не последняя, но пускать к мужу отказался.
А ведь лечение не помогало! И вчера вечером у Артура опять останавливалось сердце.
Я до боли прикусываю губу. Ужасно хочется плакать и кричать, а слез нет. Засели под веками, словно льдинки, никак не выплакать. Но и после истерики мне вряд ли стало бы легче…
Селектор на столе осторожно кашляет:
— Елена Николаевна, — почти шепотом произносит Марьяна. — К вам Оболенский.
От нахлынувшей злости я едва нахожу сил ответить. Оболенский мне не понравился с первой секунды знакомства. Похожий на угря, с липким взглядом и неискренней улыбкой, мужчина вызывал стойкое желание обойти его по широкой дуге и больше никогда не встречаться.
Возможно, это реакция вызвана пониманием, что именно он — отец девушки, которой заменил меня Ястребовский, но это же не повод крутить носом. И все же я не могла избавится от чувства
Вот и сейчас я едва удерживалась от гримасы, наблюдая за просочившимся в кабинет мужчиной.
— Елена Николаевна, доброе утро, — мурлычет Оболенский, а в карих глазах лед. — Как вы? Как здоровье Артура Романовича?
Не верю, что он не знает. Такой типаж на каждом углу имеет уши и глаза. Но приходится играть в вежливость.
— Пока без изменений, — отвечаю сдержанно. И сразу перехожу в наступление. — Вы что-то хотели? Документы передали еще утром. Проверенные.
На породистом лице мелькает тень. На девяносто девять процентов уверена — мужчина недоволен, но продолжает давить из себя радушие и внимание.
— Да, все нормально. Приятно удивлен вашей пунктуальностью и быстрой работой. На самом деле, я по другому вопросу, — барабанит пальцами по столешнице. На одном из них — массивный перстень-печатка. Это невольно вызывает ассоциацию с братками из девяностых. — Мне в Москву надо. Тоже по состоянию здоровья…
Молчу, не совсем понимая, к чему клонит Оболенский. Если надо — пусть едет, плакать не стану.
— … Врач сказал, в стационар лечь придётся. Так что мое место снова займёт Демьян Викторович.
Крепко сжимаю губы, только чтобы не застонать. Ястребовский?! Только не он…
— Совсем замов не осталось? — интересуюсь, с трудом сохраняя равнодушие.
Но Оболенского не проведешь:
— Неужели есть претензии к его работе? И потом, вы же друг друга знаете…
Стул подо мной превращается в раскаленную сковородку. Оболенский что-то пронюхал о моем прошлом? Ястребовский проболтался? Не удивлюсь — он мог.
А мужчина смотрит внимательно так. Реакцию отслеживает. И это помогает прийти в себя.
— Ну да, — жму плечами. — Но вообще я много кого знаю. Так что же теперь, готовить особое отношение каждому из знакомых?
Мужчина раздраженно щурится. Или он не услышал того, чего хотел, или пронюхал гораздо больше. Последняя мысль приводит в ужас.
Не хочу, чтобы мое прошлое вытаскивали и мусолили перед всеми. А Оболенский на это способен. И если сейчас он начнет угрожать…
— Демьян сказал мне тоже самое, — скалится, а улыбка насквозь фальшивая. — Но позвольте, Елена Николаевна, вы жили в, м-м-м…
— Деревне, — подсказываю зло.
Спектакль Оболенского напрягает. А перспектива вновь работать с Демьяном не вызывает восторга.
— Поселке городского типа, — дипломатично виляет Оболенский. — Неужели нет каких-то общих воспоминаний, дружеских чувств…
Общих воспоминаний? Сколько угодно! Только дружбой там не пахло.
— Мое прошлое умерло вместе с бабушкой, которую я считала единственным близким человеком, уважаемый Георгий Георгиевич. Все Демьяны, Ольги, Саши, Нади — давно меня не интересуют. На этом предлагаю закончить. Присылайте кого угодно. Мне одинаково все равно.