Моя душа темнеет

Уайт Кирстен

– Только дурак станет нападать на дочь князя в ее собственном доме. Двое солдат против беззащитной девочки, – сказала Лада, сверкнув зубами. – Очень невыгодно для договоров.

Худой солдат убрал руку с сабли и отступил. Его улыбка была такой же кривой и угрожающей, как и его оружие. Он уважительно поклонился.

Богдан вскочил с пола, дрожа от ярости. Глядя на него, Лада покачала головой. Не стоило его в это впутывать. У Лады было чувство власти – тонкие нити, соединявшие всех вокруг нее. Она умела затягивать и закручивать

эти нити, пока они не перекрывали ее врагам кислород.

Или пока не рвались.

В ее распоряжении было несколько нитей. Она хотела иметь их все. У Богдана не было почти ни одной, и те немногие нити, которыми он обладал, были даны ему от рождения просто за то, что он – мальчик. Уже за одно это люди уважали его больше, чем его мать, няню. Лада смотрела на легкость, с которой жизнь приветствовала Богдана, – и от зависти у нее сводило челюсть.

Она надавила на кинжал еще раз, но недостаточно сильно, чтобы проткнуть кожу. Потом встала и оправила платье.

– Вы – рабы, – сказала она. – Вы ничего мне не сделаете.

Глаза тощего солдата задумчиво сузились, когда он взглянул через плечо Лады – на Богдана. Она взяла своего друга за руку и вышла с ним из зала.

Богдан кипел от злобы.

– Надо рассказать твоему отцу.

– Нет!

– Но почему? Он должен знать, как они тебя оскорбили!

– Да ведь мы же их даже не замечаем! Они – ничтожнее грязи. Ты же не станешь злиться на грязь за то, что она прилипла к твоим ботинкам. Ты смахнешь ее и больше о ней не вспомнишь.

– Твой отец должен знать.

Лада нахмурилась. Она вовсе не боялась наказания за свой поступок. Она боялась, что ее отец узнает, что думают о ней янычары, и поймет, что они правы. Что она – девчонка. Что ее ценность меньше, чем у придворных псов, и что единственное, что с ней можно сделать – удачно выдать замуж. Ей приходилось быть самой умной, постоянно удивлять и радовать его. Она боялась, что в тот день, когда она перестанет его впечатлять, он вспомнит, что его дочь – пустое место.

– Нас накажут? – лицо Богдана, такое же знакомое и любимое, как ее собственное, озабоченно сморщилось. Он рос не по дням, а по часам, и теперь был гораздо выше ее. Сколько она себя помнила – он всегда был на ее стороне. Он был ее – товарищем по играм, доверенным лицом, братом по духу, если не по крови. Ее мужем. Сильным и надежным там, где Раду проявлял слабость. Она дернула его за большое ухо. Они торчали в обе стороны, как ручки кувшина, и были для нее дороже всех драгоценностей в замке.

– Янычары имеют столько власти, сколько мы позволим им иметь. – Она сказала это в утешение, но вспомнила изогнутую саблю над троном ее отца. Подарок султана Владу. В ней было и обещание, и угроза, как и в большинстве предметов в Тырговиште.

На следующее утро Лада проснулась поздно. Ее глаза опухли от сна, а голова гудела от кошмаров.

Она услышала странный звук, какой-то икающий стон, раздававшийся из-за двери ее спальни. Разъяренная, она вышла в комнату, соединявшую ее покои с комнатой Раду – туда, где спала их няня.

Обхватив себя руками, няня сидела на стуле и раскачивалась из стороны в сторону. Источником шума оказалась она. Раду гладил ее по спине и выглядел потерянным.

– Что стряслось? – спросила Лада, и паника пчелиным роем поднялась в ее груди.

– Богдан. – Раду беспомощно развел руками. – Янычары забрали его.

Лада выбежала из комнаты и ринулась в кабинет отца. Он сидел, склонившись над картами и бухгалтерскими счетами.

– Отец! – Крик получился отчаянным и сдавленным. Детским. Все ее усилия, направленные на то, чтобы заставить его видеть в ней нечто большее, чем просто девочку, рухнули от одного этого слова. Но она не могла молчать. Он поможет. Он все уладит. – Янычары забрали Богдана!

Ее отец поднял глаза, опустил перо и вытер пальцы о белый платок. На платке образовались черные пятна, и отец пренебрежительно бросил его на пол. И произнес размеренным тоном:

– Янычары сказали мне, что у них возникли проблемы с одним из придворных псов. Их солдат был ранен. Они потребовали, чтобы мы предоставили им замену, кого-то, кто бы говорил по-турецки. Большая удача для сына няни, не правда ли?

Губы Лады задрожали. Это чувство, которое рождалось в ее сердце, когда на нее смотрел отец – эта бешеная, отчаянная гордость, – свернулось и скисло. Он знал, что Богдан значил для нее. Знал, но позволил янычарам забрать ее самого дорогого друга.

Ему было все равно. А теперь он просто наблюдал за ее реакцией.

Она сжала трясущиеся руки в кулаки и кивнула.

– Теперь следи за тем, чтобы псы вели себя как полагается. – Взгляд ее отца пронзил ее насквозь, выпустив пчел и образовав внутри звенящую пустоту. Она поклонилась и жесткой походкой вышла из кабинета. Там она прижалась к стене и плотно вдавила глаза кулаками, пытаясь затолкнуть слезы как можно глубже.

Это была ее вина. Она могла бы пройти мимо янычар. Раду бы прошел. Но не она. Ей захотелось бросить им вызов, поиздеваться над ними. И один из них – тот худощавый – по одному взгляду на нее понял, как причинить ей боль.

Все ее тонкие нити оборвались и опутали ее сердце, сжав его слишком сильно. Ошиблась она, но отец ее предал. Он мог бы сказать нет – должен был сказать нет, должен был их остановить, должен был показать янычарам, что это он, а не они управляют Валахией.

У него был выбор, но он решил этого не делать.

Она вспомнила грязный платок. Запачканный и выброшенный, забытый и не нужный теперь, когда он перестал быть девственно чистым. Ее отец был расточительным. Ее отец был слабым.

Богдан заслуживал лучшей доли.