Моя душа темнеет
Шрифт:
– На этой горе, с матерью Лады, глядящей на нас из деревьев и камней в качестве свидетельницы, я женюсь на Ладе отныне и навсегда.
Она плотнее сжала его руку.
– И я главная.
– И ты главная. – Они разжали ладони, и Богдан сел на землю, озадаченно и разочарованно нахмурившись.
– И что теперь?
– Откуда мне знать? Я еще никогда не выходила замуж.
– Нам надо поцеловаться.
Равнодушно пожав плечами, Лада приблизила свои губы к губам Богдана. Прикоснувшись к ним, она почувствовала, что его губы мягкие, сухие и теплые,
Они больше никогда не говорили о своем браке, но прошло несколько недель, прежде чем их ладони зажили.
После бесконечной череды солнечно-зеленых дней, они наконец вернулись в Тырговиште. Но ощущения, что они вернулись домой, у них не было. Лада тосковала по тому, что оставила в путешествии. Когда-нибудь она вернется на Арджеш, заново отстроит крепость на горе и станет жить в ней с отцом и Богданом. Может быть, даже и с Раду.
Там будет лучше, чем в Тырговиште. Где угодно будет лучше, чем в Тырговиште.
6
1447 год. Тырговиште, Валахия
Раду, все еще не слишком рослый в свои одиннадцать, ударил по заледеневшей снежной корке. Он замерз, устал и злился. Проносясь мимо него, Лада и Богдан радостно вскрикивали; старый металлический щит с трудом выдерживал их двоих. Они подпрыгивали на кочках холма и останавливались только на берегу реки. Потом поднимались оттуда целую вечность, волоча за собой тяжелый краденый щит. Раду разок попытался помочь им затащить его, но они на него даже не взглянули.
Лада и Богдан втаскивали щит обратно на холм, собираясь скатиться еще раз, и болтали на своем тайном языке. На языке, который, как они думали, Раду не понимает.
– Только взгляни на него, – рассмеялся Богдан. Его дурацкие оттопыренные уши побагровели от холода. – По-моему, он сейчас заплачет.
– Он всегда плачет, – ответила Лада, даже не потрудившись посмотреть на Раду.
От этих слов в глазах у Раду закололо от слез. Он ненавидел Богдана. Не будь здесь этого болвана, Лада бы каталась с холма вместе с Раду. И с Раду делилась бы своими секретами.
Он пошел прочь через сугробы. Солнце отражалось от снега и слепило глаза. Если они заметят его слезы, он скажет, что это от света. Но они все поймут. У берега река замерзла – насколько он видел вдаль, всюду был лед. Неподалеку играли дети, его ровесники. Он пошел в их сторону, стараясь делать вид, что направляется куда-то по своим делам.
Ему хотелось, чтобы они позвали его играть.
Ему хотелось этого так сильно, что от этого желания ему было больнее, чем от замерзших пальцев.
– У меня есть медовый пирог. Его получит тот, кто осмелится дойти до середины реки, – объявил самый старший мальчик. Вместо ботинок его босые ступни были завернуты
– Лжец, – ответила маленькая девочка с длинными косами, выбивавшимися из-под шали, повязанной на голове. – У тебя никогда не бывает еды, Костин.
Мальчишка с вызовом вскинул голову.
– Я могу пройти дальше, чем любой из вас, – с гордостью заявил он. – А вы? Кто из вас самый смелый?
– Я, – выпалил Раду. И тотчас же об этом пожалел. Осторожный от природы, он всегда боялся боли и старался не рисковать. Именно из-за этого Лада и Богдан так часто над ним смеялись. Он никогда бы не решился пройтись по замерзшей реке.
Он уже было отступил назад, как услышал за спиной радостный возглас Богдана. И решительно шагнул вперед.
Дети оглянулись, только теперь заметив его. Костин прищурился, разглядывая дорогую одежду и кожаные сапоги Раду. Раду хотел быть его другом. Даже более того: сам до конца не осознавая, Раду хотел быть Костиным. Он хотел открыто смотреть людям в глаза, без страха, без стыда, независимо от своего положения.
Костин приподнял верхнюю губу, и Раду охватил внезапный страх, гораздо больший, чем страх перед замерзшей рекой. Он испугался, что Костин проигнорирует его или велит ему уйти. Он боялся, что дети посмотрят на него и поймут, что он не стоит потраченного времени.
– Если ты пройдешь дальше меня, получишь мои сапоги, – отчаянно выпалил Раду.
Костин лукаво поднял брови.
– Клянешься?
– Всеми святыми.
Дети, казалось, были поражены этим внезапным и неуместным заявлением Раду. Это была очень серьезная клятва, ведь святых было больше, чем Раду мог запомнить. И он знал, что нельзя упоминать их при таких обстоятельствах. Раду расправил плечи, подражая агрессивной позе Костина.
– А что ты получишь, если пройдешь дальше меня? – по тону Костина было понятно, что он считает это невозможным.
Раду улыбнулся и повторил слова Костина, заведомо лживые:
– Медовый пирог.
Костин кивнул, и они шагнули на реку. У берега лед был матово-белым и испещрен вмерзшей мелкой галькой. Раду нерешительно передвинул ногу, пытаясь понять, насколько скользкие у него сапоги.
Усмехнувшись, Костин заскользил вперед, передвигая завернутые в тряпье ноги так уверенно, как будто делал это уже сотни раз. Наверное, так оно и было.
Внимательно наблюдая за Костином, Раду двигался следом. У него стало получаться лучше, но он по-прежнему сильно отставал. Это было хорошо. Раду не собирался обыгрывать мальчика, потому что был уверен, что никакого медового пирога у него нет. Раду заметил, что люди, если их ожидания не сбываются, испытывают либо стыд, либо злобу. Он подозревал, что Костин относится к тем, кто начинает злиться, а ему хотелось быть его другом, а не врагом.
К тому же дома его ждала вторая пара сапог. Няня хотя и отругает его, но отцу ничего не скажет. А после хорошего нагоняя она всегда была с ним особенно добра и нежна.