Моя двойная жизнь
Шрифт:
— Ах, умоляю вас, не надо, умоляю! Я не хочу ничего знать. Несчастный!
И я заткнула уши, словно боялась услышать что-нибудь совсем ужасное. Так я ничего и не узнала.
Между тем следовало смириться с неизбежным и двинуться в путь пешком. Мы проделали два километра, пытаясь преодолеть все трудности, но дальше идти у меня не было сил, и я остановилась. Грязь налипала на обувь, делая ее невыносимо тяжелой. Вытащить ноги из жижи было нелегко, каждый шаг стоил нам огромных усилий, так что мы вконец вымотались.
Присев на дорожную тумбу, я заявила, что дальше не
— Ну что ж, подождем здесь.
Совсем обессиленные, мы прислонились к сломанному деревцу.
Спустилась ночь, холодная, ледяная ночь!.. Мы с Субиз прижались друг к другу, пытаясь согреться, и я начала погружаться в сон: перед моими глазами вставали раненые Шатийона, которые, прислонившись к кустам, умирали от холода. Теперь мне совсем уже не хотелось шевелиться, и это оцепенение наполняло мою душу сладостным блаженством.
Тут появилась какая-то тележка, возвращающаяся в Тернье. Один из молодых людей окликнул возчика и договорился с ним о цене; я почувствовала, как меня подняли с земли, отнесли в повозку, и дальше я отдалась на волю тряской езды, два шатких колеса то взбирались на пригорок, то увязали в топком болоте, подпрыгивали на кучке камней; возчик хлестал животину, понукая ее зычным голосом. Его манера править вполне отвечала духу времени: «A-а, плевал я на все! Будь что будет!»
Все это я улавливала сквозь полудрему, ибо вовсе не спала, просто не желала отвечать ни на какие вопросы. Мне доставляло странное удовольствие упорствовать в своем самоотрицании.
Меж тем внезапный резкий толчок свидетельствовал о том, что мы прибыли в Тернье.
Повозка остановилась перед гостиницей. Пора было выходить. Но я притворилась спящей, отяжелевшей. Однако пришлось все-таки проснуться. Молодые люди помогли мне подняться в мою комнату.
Я попросила Субиз расплатиться с возчиком до отъезда наших бравых попутчиков, которые с большой неохотой распрощались с нами. Каждому из них я написала на гостиничном бланке расписку на получение моей фотографии. Ко только один, спустя шесть лет, потребовал ее. Я отправила ему фотографию.
Гостиница Тернье смогла предоставить нам только один номер на двоих. Я предложила Субиз лечь, а сама заснула в кресле одетая.
С наступлением утра я поинтересовалась поездом, который мог бы доставить нас в Като; но мне ответили, что никакого поезда нет.
А чтобы раздобыть экипаж, требовалось сотворить чудеса. В конце концов доктор Мёнье (или Менье…) согласился одолжить нам двухколесный кабриолет. Это уже кое-что, но где взять лошадь? У бедного доктора лошадь отобрали враги.
Нашелся каретник, давший мне напрокат за немыслимую цену жеребенка, который ни разу еще не ходил в упряжке, и, как только на него надели сбрую, он просто обезумел. Бедного детеныша отхлестали кнутом, после чего он успокоился, однако возбуждение его сменилось полным отупением.
Упираясь всеми четырьмя копытами и содрогаясь от ярости, жеребенок не желал идти вперед. Склонив голову вниз, с неподвижно застывшими зрачками и раздувающимися ноздрями, он словно врос в землю. Тогда двое мужчин подхватили легкий экипаж; с жеребенка осторожно сняли недоуздок; с минуту он отфыркивался, потом тряхнул головой и, почувствовав себя свободным, без пут, двинулся с места. Взбрыкнув раз-другой, он перешел на рысь, а вернее, потихоньку затрусил рысцой. Тут его остановил мальчик. Жеребенку дали морковку, почесали ему холку, а потом снова надели недоуздок. Он сразу замер.
Мальчик вскочил в кабриолет и, слегка натянув поводья, стал понукать его, пытаясь заставить снова двинуться с места. Жеребенок робко попробовал и, не чувствуя сопротивления, опять побежал рысцой, а через четверть часа вернулся за нами к гостинице.
На тот случай, если жеребенок подохнет в пути, мне пришлось оставить в залог у местного нотариуса четыреста франков.
Ах, что это было за путешествие! Мальчик, Субиз и я втиснулись в крохотный кабриолет, колеса которого трещали при малейшем толчке. От несчастного жеребенка шел пар, словно от кастрюли с супом, над которой приоткрыли крышку.
Выехали мы в одиннадцать часов утра, а когда нам пришлось остановиться из-за бедного жеребенка, который совсем выдохся, было уже пять часов пополудни, а мы еще и двух лье не проехали. О, бедненький жеребенок, на него больно было смотреть. Не такие уж мы были тяжелые все трое, но для него и этого оказалось достаточно.
Застряли мы в нескольких метрах от замызганного, невзрачного домика. Я постучала. Мне открыла необъятных размеров старуха:
— Чего надо?
— Не могли бы вы приютить нас на час и дать отдохнуть нашей лошади?
Бросив взгляд на дорогу, она заметила наш экипаж.
— Эй, отец! Иди-ка погляди! — крикнула она хриплым голосом.
На ее зов, тяжело прихрамывая, явился тучный мужчина, такой же толстый, как она, только еще старше. Пальцем она указала ему на столь странно заряженный кабриолет.
Он так и покатился со смеху, потом спросил бесцеремонно:
— Чего вам надо?
Я снова повторила свою просьбу:
— Не могли бы вы приютить нас… — и так далее.
— Оно, конечно, можно, отчего нельзя? Только не бесплатно.
Я показала ему двадцать франков. Старуха толкнула его локтем.
— Оно, конечно… только по нонешним временам это верных сорок франков.
— Хорошо! — сказала я. — Договорились, сорок франков.
Он впустил меня вместе с Субиз, послав своего парня навстречу мальчику, который медленно продвигался, держа жеребенка за гриву. Осторожно сняв с него недоуздок, он набросил на его взмокшие бока мое одеяло.
Когда бедное животное доплелось до дома, его быстро распрягли и отвели в маленький загончик, где в самой глубине несколько кое-как сколоченных досок служили стойлом старому мулу, которого старуха разбудила пинками и выгнала в загон, а жеребенок занял его место. Когда же я попросила овса для него, то опять услышала в ответ: