Моя единственная
Шрифт:
Он с мамой практически не общается сейчас. Ее тогда чуть с должности мэра не сняли. Так громко шумел Ваня по ночам, что это и в Москве услышали.
В него будто бес вселился.
Или… я?..
– Ну, что ты ревешь? – прерывает он молчание первым. Улыбается по-доброму. – Хочешь, фотку Полкана покажу?
– Фотку? Ириски? – обернувшись, упрямо переспрашиваю.
– Полкана, – скалится, поправляя, но из внутреннего кармана телефон все равно извлекает.
Сам снимает блокировку и протягивает мне. Забираю так, чтобы не задеть его
Замираю, глядя на яркий экран. Смеюсь звонко. И провожу пальцем по кудрявой мордочке с черным носом. Надо же сладкий какой вырос. Это похоже на встречу со старым другом.
Это приятно.
Улыбаюсь, хоть и не хотела.
– Как он? – спрашиваю, активно листая снимки.
– Нормально. Не жизнь, а малина. Спит, ест, гуляет…
– Спасибо, что заботишься о нем, – выговариваю тихо.
Фотографий пса у Соболева просто миллион. На прогулке, дома, даже в офисе. И… с маленькой Таей – дочкой Мирона и Мии. Девочку узнаю сразу, уж больно она мою подругу детства похожа. Такая же темненькая, глазастая и красивая…
Когда неожиданно вместо малышки с «Полканом-Ириской» на снимке вижу полураздетую Алису Бах, вопреки здравому смыслу зависаю.
Душа, когда-то разорванная в клочья, воспринимает этот кадр как предательство.
Это моя собака…
И муж мой.
«Ты сама его бросила» – вопит внутренний голос.
– Я не смогла сразу забрать щенка, – говорю, передавая телефон Ване. Он не любезничает, обнимает мою руку вместе с мобильным и кидает его на панель прямо перед собой. – Но сейчас я уже освоилась в Москве, если он тебе мешает… Я могу забрать…
Соболев громко хмыкает.
– Хер-то там, – кидает на меня темнеющий взгляд. – Это моя собака.
Ровно ту же фразу повторяет, что и я полминуты назад.
На светофоре смотрим друг на друга. Без злости, но оба непримиримо. Меня снова безнадежность накрывает. Он такой серьезный и уверенный в себе. Сильный. За два года только больше стал.
Как я могу ему сказать об Элли? Он меня никогда не простит.
Открываю рот, чтобы прозондировать почву.
– Собаку делим. Охренеть, – Ваня грубовато смеется. – Хорошо, что у нас детей нет. Их бы еще делили.
Зажмуриваюсь, облизывая пересохшие губы.
– Ты ведь хотел детей, – напоминаю.
– Хотел, – он поигрывает нижней челюстью и резко стартует с места. – Дураком молодым был. Много не понимал. Дети должны расти в любящей семье.
– Получается, больше не хочешь? – отстраненно интересуюсь, пока он паркуется.
– Больше не хочу, – усмехается.
В первой городской больнице быстро распространяется информация, что приехал сын мэра и… ее невестка. Сначала мы как все сидим в очереди, но потом к нам выходит главврач и вот, меня уже везут на рентген и тут же выделяют отдельную палату.
Ваня отлучается, чтобы взять кофе в автомате на первом этаже, а я растираю зафиксированную бинтом ногу. Перелома, слава богу, нет. Но растяжение сильное.
Дверь
Без удивления с интересом смотрю на гостью в медицинском костюме и белых кроксах.
– Привет, мам, – равнодушно здороваюсь.
– Значит, это правда, Тая? Ты снова с ним? Просто поверить не могу, что ты все съела и простила его, – разводит в стороны руки мама.
*
Дорогие мои, прошу прощения за задержку. Есть перебои со связью в дороге)
Совсем скоро начнем раскрывать все тайны) держимся пока)
Глава 12. Таисия
Черепная коробка трещит от мыслей, которые Соболев себе сейчас представляет. Даже предположение, что я могла так поступить с нашим ребенком – абсурдно. Я ни минуты не сомневалась.
Ни секунды. Клянусь Алисой.
Таисия Соболева (Валеева)
– Ты отлично выглядишь, мам. Светишься вся. Я рада за тебя, – игнорирую гневный выпад в сторону Вани. Зятя, которого она боготворила ровно до тех пор, пока я не поделилась своей болью.
Сейчас понимаю, что, конечно, не стоило этого делать.
Глупо получилось.
Я была в раздрае, на эмоциях. Было так невыносимо, что срочно хотелось вывалить ее хоть на кого-то. Потоком, бурным течением, водопадом из слов и слез.
Ну, не на Мию же?.. Ива тоже мимо.
Будучи в таком состоянии очень важно оказаться рядом с правильными людьми. С людьми цельными. Не поломанными. Важно получить поддержку и сожаление, чтобы принимать решения не в угоду обидам или слепой мести… Именно сожаление, а не жалость. Здесь разница принципиальна.
Я ошиблась, приехав к маме. Не буду говорить громкие слова о правильности своего поступка, но обратись я тогда к Яне Альбертовне – все бы закончилось по-другому.
Сердце замирает, а потом резко сжимается пружиной. Мясорубка из мыслей останавливается одной-единственной, самой верной – ничего уже не изменить.
Никогда.
Мама, приглаживая густые волосы по бокам, отвечает:
– Отлично выгляжу? Правда? Спасибо, дочь.
Быстро осматривает мое лицо, плечи, грудь и бедра. Молчит.
Я усмехаюсь.
Сидя на больничной кушетке, изучаю стройную, невысокую фигурку. После смерти папы мама еще больше увлеклась здоровым образом жизни, записалась на танцы. Выглядит, как всегда – уверенным в себе хирургом. Специалистом, каждый день спасающим человеческие жизни.
Такой, как она, хочется довериться. Хочется услышать, что «все будет в порядке» и бороться…
Перевожу взгляд на руки. Тонкие пальцы трясутся, выдавая хозяйку. Мои, кстати, – тоже. Мы не виделись с той самой ночи… И это самое длительное расставание в нашей жизни. Я, признаюсь, порой скучала. А она?