Моя горькая месть
Шрифт:
А следом один из мужчин, про которых я и думать забыла, произнес:
— Полиция.
Я обернулась, и уставилась на развернутое удостоверение, и жетон, номера которых совпали. Полицейский убрал документы с жетоном, и прижал пальцы к вискам, недовольный шумной Полей.
— Ребенка передайте нашей сотруднице. Нам необходимо удостовериться, что девочка не травмирована. Давайте по-хорошему!
— Давайте, — пробормотала я растерянно, по-прежнему прижимая дочь к груди.
А в квартире происходил полнейший ужас: в соседних комнатах слышался шум от выдвигаемых
— Условия ужасны. Вы растите ребенка в полнейшей антисанитарии, без самых элементарных средств. Девочка истощена, дайте мне ее!
— Н-неправда! У Полины есть все необходимое. В квартире чисто, все необходимое есть, — я сделала несколько шагов назад, непроизвольно прижимая притихшую дочь крепче.
Зря, она снова начинала плакать, да и у меня истерика приближается. Как они меня нашли? Зачем? Евгений Александрович не мог позвонить в опеку, он ведь помог мне. Паспортистка — взяточница, ей тоже незачем.
Влад или Катя — кто-то из них. И на обоих думать больно, но разум именно об этом и твердит.
— Не создавайте себе лишних проблем, и передайте ребенка. Это просто осмотр, — недовольно бросил полицейский, пока Анна Алексеевна фотографировала меня с Полей на руках, а главная строчила что-то в своих бумагах. — Ваше упрямство вам же боком и выйдет, все это идет в отчет.
Я кивнула, и через себя переступив, усмирив разрывающееся от паники сердце, передала этой жуткой женщине своего ребенка. Она просто посмотрит, что у Поли нет болезней и травм, что она сытый, здоровый ребенок, и вернет ее мне.
Обязательно вернет, это ведь недоразумение. Я извинюсь за истерику, и напою всех этих людей чаем. А затем уеду поскорее. Домой уеду, во Владивосток. Вместе с Полечкой.
— А теперь, когда ребенок в безопасности, мы с вами побеседуем, — полицейский силой развернул меня, схватив за плечи, и буквально вытащил из кухни.
А там Полина, наедине с чужими, незнакомыми ей людьми…
— Пустите! Вы что себе позволяете?
— Гарай Вероника Евгеньевна, двухтысячного года рождения, — начал зачитывать полицейский, затащив меня в Катину спальню, — год назад пропала без вести при хлопке бытового газа. Предположительно мертва, но тело не было найдено. Могу я узнать, почему вы скрывались?
— Я не скрывалась, я… я вообще не Вероника Гарай больше! — подорвалась к двери, чтобы к дочери поближе быть, но мне не позволили. — Ничего я не сделала. Просто уехала подальше, а документы только что сделала. Знаю, что в новостях говорили, что этот взрыв не случаен, но не я его устроила!
— Разумеется, потому вы и скрывались, что не вы виноваты. Все невиновные именно так и делают, — кивнул мужчина, а мне визжать захотелось: я не понимаю, меня обвиняют в чем-то, или нет! — На вас неоднократно жаловались в органы опеки за ненадлежащий уход и жестокое обращение с ребенком, вдобавок поступила информация о месте, где вы скрываетесь, также…
Я бездумно
Влад?
Катя?
Кто это сделал? И зачем? За что?
Владу есть, за что мне мстить, но Катя… хоть бы это не она меня предала! Хоть бы не Влад!
— Я требую вернуть мне ребенка! Я обращусь в суд, вы не имеете право устраивать мне допрос. Я ни в чем не виновата! — перебила я речь полицейского, все равно ничего не поняла из нее. — Или арестовывайте меня, или убирайтесь из моего дома!
Мужчина открыл рот, чтобы ответить, но дверь в спальню открылась, и вошла ненавистная мне Анна Алексеевна. На меня она даже не посмотрела, обращаясь к полицейскому:
— Как я и говорила: девочка истощена, ее почти не кормили, авитаминоз на лицо, а также синяки. Более точно скажет педиатр, ребенка мы изымаем.
— Нет! — закричала я в шоке, почти бросившись на эту гадину, но мужчина снова меня удержал. А я вслед ей кричала: — Как это она истощена? Вы на Полину посмотрите, глаза-то разуйте! И нет никаких синяков, зачем вы врете? ЗАЧЕМ?
— Тихо, — встряхнули меня. — Арестовывать вас незачем. А ребенка, как вам сообщил инспектор, мы изымаем. Повестку вам пришлем.
Глава 9
Дома бардак ужасный: дверцы шкафов приоткрыты, вещи валяются как попало, натоптано. И Полины нет. Забрали, отняли девочку мою.
— Полечка, я сейчас. Я не позволю им, — прошептала, и выбежала следом.
По лестнице летела вниз так, что чуть ноги не переломала, но лишь бы успеть, лишь бы не опоздать. Не могут у меня ребенка забрать, они — чужие, а я — ее мама, как же так?!
— ВЫ! СТОЙТЕ! — закричала, увидев, как женщина-монстр подходит к машине с Полиной на руках. — Отдайте, слышите?!
Услышала, но я и подбежать не успела к машине на полупустой парковке, как Анна Алексеевна села в авто, и они уехали. Слезы бежали по щекам, стекая на приоткрытые губы, и по вкусу это не соленая вода была, а кровь, обволакивающая сжатое спазмом горло.
Дышать нечем, жить незачем.
То, чего я боялась — случилось. Дочь с чужими людьми, равнодушными к ней, им же всем плевать, лишь вид делают, что заботятся, а на самом деле я все знаю про них. Сама ведь прошла через эту чертову систему, а теперь и Полина, о Боже мой, Полина там не окажется!
— Деньги! Им же просто нужно денег дать, — выдохнула я, и рассмеялась я от собственной глупости, и также быстро, как на улицу бежала, понеслась обратно.
Домой.
Там конверт лежит, а в нем деньги. Как же я сразу не поняла? Как позволила этот цирк устроить?
Полицейский сказал, что на меня в опеку жаловались, но я ведь только сегодня паспорт получила. А значит, это ложь! Как и то, что Полечка истощена, что у нее синяки — нет этого и в помине, я бы лучше себе нож в сердце воткнула, чем ребенка ударила. Что своего, что чужого.