Моя горькая месть
Шрифт:
Ей два… то есть, ей три месяца. Я ни хрена не знаю о детях, но разве они должны приучаться быть одни? Разве должны плакать, и успокаиваться лишь тогда, когда понимают, что никто не придет успокоить?!
В этот момент меня и накрывает.
Что я наделал?
Что. Я. Наделал!
Сам ведь до конца не могу осознать, только ужас накатывает. А Вера, стоит мне приехать, она осознает. И возненавидит.
Черт, черт, черт.
Я хочу, чтобы девочка заплакала. Чтобы добила меня к херам, дети ведь ревут постоянно. Но я держу Полину на руках, прижимаю ее голову к плечу, и она молчит. Она молчит, а я впервые в жизни испытываю
Не только перед Верой, перед этой девочкой, которой не посчастливилось родиться от такого гандона, как я. Должен был защищать, а вместо этого предал, хотел выбросить из жизни, будто это возможно. Успокаивал, что найдется хорошая семья, отчаявшаяся родить ребенка, и они вырастят девочку, как свою.
Планы строил, урод.
Вера не простит, но я постараюсь. Она за эти дни начала в себя приходить, и мне пора к ней присоединяться, и взрослеть. Постараться человеком стать.
Попробовать отношения строить, а не пляски на костях. Завоевать Веру. А если не получится, если не простит, то… отпустить?
— Прости меня, малышка, — слова сами вырвались. Взгляд на дорогу, но на коленях ребенок лежит, и, кажется, спит. Машину вести тяжело, на педали нажимать неудобно, но я стараюсь, детского кресла ведь нет.
Я стараюсь, а ребенок спит. Полина. Моя дочь. Так странно. Моя и Верина.
Иногда я думал над темой детей, но совместных с Верой не представлял. Строил теории, ведь мы с ней оба ненормальные, и несовместимы. У меня и какой-нибудь идеально-доброй женщины мог бы родиться нормальный ребенок, как и у Веры с идеальным мужчиной. А у нас с Верой мог родиться… нет, не хочу вспоминать свои мысли.
Вера права, Полина — не ошибка. Не знаю, каково это — быть отцом. Получится ли у меня, позволят ли, и что будет завтра. Но я не могу не попытаться. Я должен загладить вину не только перед Верой, но и перед Полиной.
— Прости, Полина. Поля, — повторил шепотом, и вошел в лифт. — Сейчас ты встретишься с мамой, а потом она меня убьет.
И будет в своем праве.
Вера и видит меня, и не видит. Я ожидал привычного: слез, истерики, что она расцелует дочь, а затем накинется на меня. Швыряться будет чем попало: стульями, ножами, посудой. Выскажет все, проклянет, хоть что-то сделает.
Но Вера спокойна. Она сидит в кресле, дочь прижата к груди. Состояние моей Веры выдают слегка подрагивающие пальцы, которыми она легко поглаживает ребенка, и чуть дрожащий голос, которым она напевает смутно знакомую мелодию.
А я сижу на полу, и делаю то, что позволено — смотрю.
— Вера…
— Потом, — оборвала, даже не взглянув на меня.
— Я не договорил. Позволь объяснить, прошу.
— Ты договорил, Влад. Только я не могу этого понять, — Вера взглянула на меня с искренним удивлением. — От тебя Полина, не от тебя, какая разница? Ребенок ведь не игрушка, и сам ты — не ребенок, чтобы этого не понимать. Не могу я понять, как можно украсть дочь у той, кому каждый день в любви клялся, надеясь, что я забуду. Поля — не бабочка-однодневка, о которой можно забыть. Нельзя так поступать, а потом говорить: «Ошибочка вышла, прости-извини, больше так не буду». Я каждый день сама с собой диалоги вела, и давала тебе шансы. Второй, третий, четвертый, но всему есть предел, не находишь? Не буду спрашивать, смог бы ты простить подобное. Ты бы простил, раз для тебя ребенок равен безделице. Ах, нет, прости, — поморщилась она, и процитировала меня: — Как ты говорил? Ошибка природы.
Голос у нее тихий. Коленки худые, кожа прозрачная.
Хорошая моя, с тобой я воевал? Сама ведь девчонка еще, с детства запуганная, а я добивать продолжил. По утрам замечал ведь, как руки иногда подрагивают, и Вера чуть ли не подпрыгивала от резких звуков. Закомплексованная, затюканная маленькая девочка, которую лишь обижали.
А я семейное дело продолжил.
— И все же, я прошу еще один шанс. Последний.
— Зачем? Только давай без длинных речей, — прошептала, оторвав заснувшую Полину от груди. — Самую суть. Зачем тебе еще один шанс?
— Я люблю тебя.
— Меня все любят, — усмехнулась горько. — Так сильно любят, что лучше бы ненавидели. Честнее было бы. Я и сама теперь любовь с ненавистью путаю. От переизбытка чувств, должно быть. Мне такая любовь не нужна больше, я обычной жизни хочу.
Помнится, год назад Вера смеялась над «обычной жизнью». Пятидневка в офисе, суббота, проведенная перед телевизором, и поход по магазинам в воскресенье. Морщила носик, а сейчас хочет чего-то подобного, чего-то спокойного и предсказуемого.
— Вер, я пришел в себя. Тоже хочу нормально жить, тоже устал. Я правда тебя люблю. И ты, — сглотнул вязкую слюну, — ты любишь меня?
— По щелчку пальцев любовь не проходит. Но просьба у меня прежняя: уезжай из этой квартиры, живи в отеле, или еще где-нибудь, — Вера укачивает малышку, говорит тихо, напевно, даже любовно. Но я понимаю, что не для меня этот тон, а чтобы не испугать Полину. — Я металась, как дурная. Бежать хотела, но… нет. Пока здесь останусь, у меня ученики. Нам с Полиной нужен нормальный старт, я не прошу алиментов, но мне нужна помощь, а тебе она ничего стоить не будет. Взамен я могу подписать любые бумаги, что не буду требовать от тебя имущество, или что-то такое. И не объявлюсь перед твоим порогом с повзрослевшей Полиной, требуя, чтобы ты ее признал. Не хочешь, и не…
— Хочу. Очень хочу, Вера. Тебя хочу, и чтобы Полина на моих глазах росла. Семью, детей, всего этого хочу. Я таким идиотом был. Моя ты хорошая, — пытаюсь достучаться до нее, и впервые жалею о невозможности женской истерики.
Оказывается, они играют мужчинам на руку. Девушка плачет, кричит, но ее хоть можно к себе прижать, чтобы успокоить. Вера от истерики далека, я еще не видел ее настолько спокойной, и настолько далекой от привычного хаоса.
— У тебя быстро меняются глобальные жизненные цели. Пару часов назад ты и слышать не хотел о семье, а сейчас, послушать тебя, так ты хочешь стать многодетным отцом. А еще через час ты передумаешь, так? Или решишь, что все же, не стоит Полине расти у нас с тобой. Я приду домой, а ее нет.
— Ты говоришь глупости, — перебил Веру, злясь не на нее, а на самого себя.
— Может быть. А может быть и нет. Я сама не знаю, чего от тебя ждать. Если ты и правда когда-нибудь захочешь общаться с Полиной, я не стану препятствовать, — Вера поморщилась, говоря это, словно через себя переступая. — Играть моим ребенком я больше не позволю, но и лишать ее отца тоже не хочу. Но это все будет, если вообще будет, только тогда, когда Поля подрастет. Не сейчас. Я тебе не доверяю, и доверять не смогу. Не после всего, через что ты меня провел, Влад, не после этого. Пожалуйста, дай мне пожить спокойно. Иди в коридор, обуйся, оденься, и уйди. Это конец.