Моя любимая жена
Шрифт:
— Нет, Билл, не напрасно, — засмеявшись, столь же официально ответила она. — Откуда же мне знать, где ты и с кем?
Она говорила спокойно, без упреков и обвинений, как говорят об известном факте. Однако за этим спокойствием ощущалась свежая, еще не начавшая покрываться коркой рана. Бекка дожидалась его возвращения, поскольку больше не доверяла ему. Возможно, прежнее доверие вообще не восстановится. Билл не представлял, как они будут жить в такой обстановке.
— Мы все сейчас вынуждены заниматься исключительно Яндуном, — объяснил Билл, используя правдоподобный и безотказный аргумент. — На носу открытие, а китайцы только сейчас объявили, что у нас еще не согласована куча документов. — Он посмотрел
— Знаю. — Она продолжала улыбаться. — Только не верю.
Билл присел на диван. Бекка встала, держа в одной руке книгу, а второй по-прежнему теребя ворот халата.
— Мне очень жаль, что ты мне не веришь, — сказал Билл, готовый повторять эту фразу хоть миллион раз.
— Одних сожалений недостаточно.
Книгу Билл узнал по зеленой обложке. Он помнил эту книгу еще со школьных времен: «Листья травы» Уолта Уитмена. Он и не подозревал, что его жена любит поэзию.
Он приехал к Цзинь-Цзинь, рассказал все как было и произнес затертые до дыр слова о том, что им нужно расстаться. Они обнялись, по лицам обоих струились слезы.
— Ты сама подумай, — говорил Билл. — Так могло бы длиться еще пять лет. Еще десять лет. А что потом? Ты хочешь состариться в ожидании несбыточного? Неужели тебе нужна такая жизнь?
Цзинь-Цзинь задумалась над его словами. Она вытерла глаза и стала думать. Наверное, впервые за все это время она жила не одним днем, а пыталась заглянуть в будущее. Во всяком случае, Биллу так показалось. Цзинь-Цзинь увидела себя чьей-то «канарейкой»: сорокалетней, спящей в одиночестве, готовой исполнить любую прихоть своего содержателя, ибо все шансы на перемены в жизни остались позади.
— Я не хочу разбивать твою семью, — сказала Цзинь-Цзинь, вытирая лицо кухонным полотенцем. — Не хочу делать больно твоей маленькой дочке. Твоей жене. Твоя жена не сделала мне ничего плохого. Я не хочу тебя воровать.
— Людей нельзя украсть, — возразил Билл.
Цзинь-Цзинь возлагала весь груз вины на себя, и ее самобичевание больно ударило по нему.
— Людей нельзя украсть, — повторил он.
Они снова говорили и снова плакали, пока оба не обессилели. Билл встал, чтобы уйти, но Цзинь-Цзинь порывисто схватила его руку и прижала к своему лицу, потом к шее, а потом опустила ниже, себе на бедро.
Билл замотал головой и попытался вырвать руку. Только не это. И не сейчас. Тогда Цзинь-Цзинь прижала его руку к своей груди. Билл стиснул зубы и что есть силы дернул руку. Тогда он почувствовал. Вернее, почувствовала его ладонь… Бугорок справа, размером с мяч для гольфа. Твердый, как реальность этого мира.
Вертолет вынырнул из тумана прямо в неоновое зарево Макао. Крепостные сооружения времен португальского владычества выглядели совсем игрушечными. Их увядшую славу затмевали ослепительные огни громадных игорных заведений.
Город находился на самой оконечности Аомыньского полуострова. Здесь кончался Китай или, наоборот, начинался. Словно маяк в серых сумерках, вспыхивала и гасла неоновая вывеска отеля «Лиссабон» — самого пестрого и безвкусного казино из всех заведений Макао. Это был храм самой главной религии китайцев — религии азартных игр. Никакая другая идеология, коммунистическая или капиталистическая, не могла похвастаться таким количеством ревностных приверженцев.
— Рано или поздно в Китае обязательно легализуют игорный бизнес, — не раз повторял Девлин. — Но не раньше, чем кончится власть компартии. Скорее всего, после краха их авантюры с Тайванем.
Среди иностранных юристов, работающих в Шанхае (особенно среди высшего звена), была весьма популярны рассуждения о том, как компартия Китая в конце концов лишится власти. Девлин
— У китайцев пристрастие к азартным играм сидит в их ДНК, — говорил Девлин, провожая сослуживцев в Макао. — Мы еще застанем времена, когда в континентальном Китае появятся настоящие игорные мегаполисы. По сравнению с ними Лас-Вегас и Атлантик-Сити покажутся нам жалкими залами игровых автоматов на какой-нибудь заштатной английской пристани. А пока главной точкой притяжения станет Макао.
Слушая его, Билл сразу вспомнил отца Цзинь-Цзинь, главной страстью которого был маджонг. [82] Туда уходило практически все, что он зарабатывал на своей фабрике. Но удача неизменно ускользала, а жена и дочери, на которых можно сорвать злость и досаду, всегда были рядом… Сколько миллионов китайских семей ждет участь семьи Цзинь-Цзинь?
82
Маджонг (также мацзян или мадзян) — китайская азартная игра в фишки с использованием игральных костей, широко распространенная в Китае, Японии и других странах Восточной и Юго-Восточной Азии. Игра включает элементы домино и покера и требует от играющих опыта, наблюдательности и, в определенной степени, везения.
Мама-сан [83] привела им шестерых девушек. После обеда Нэнси вернулась в отель. Митч тоже куда-то пропал. Из их компании осталось пятеро, и сейчас все они сидели на потертых кожаных диванчиках, потягивали коктейли и смотрели на девушек.
Девушкам было примерно от семнадцати до двадцати двух. Слишком молоды, чтобы скрывать свои истинные чувства. Естественно, их учили делать бесстрастные лица, но такое умение приходит не сразу, и сейчас их заученные маски то и дело слетали. На их лицах отражались скука, презрение, усталость, любопытство, страх и нежность. Но Билл знал, во что превратится нежность, когда эта девушка почувствует добычу. В холодную, профессиональную расчетливость.
83
Так в странах Восточной и Юго-Восточной Азии называют содержательницу заведения, сочетающего в себе функции бара и борделя.
Он перевел взгляд на громадный экран плазменного телевизора. Там по пляжу брели двое влюбленных. Вдалеке маячили унылые силуэты городских небоскребов, а на песке вспыхивали иероглифы слов песни со слащаво-сентиментальной мелодией. Этой песни Билл не знал. Он вообще не слышал ни одной из здешних песен. Впрочем, и не должен был слышать. Заведение, куда он попал, не предназначалось для западных клиентов.
— Не уделяй им много внимания, — наставлял его Шейн. — Излишек внимания к женщине — теперь я понимаю свою главную ошибку. Я всегда был слишком внимателен к женщинам. И к своей жене тоже. Куда внимательнее, чем она ко мне. Это большая ошибка. Не забывай мои слова, дружище. Чем ты равнодушнее к женщинам, тем сильнее твоя власть над ними.