Моя любовь, моё проклятье
Шрифт:
Глава 25
Ночь показалась сущим адом. Ремир даже и не ложился, метался по дому неприкаянный, терзаемый мыслями и сомнениями.
Невыносимо хотелось позвонить Полине, спросить в лоб: да или нет. Но Макс сумел убедить, что не нужно, что лучше подождать. И, наверное, был прав. Хотя Ремир всё равно, скорее всего, позвонил бы, если б представлял, как о таком спросить. Если бы хоть немного владел собой.
Там, внутри, где раньше всегда было пусто, спокойно и холодно, с появлением Горностаевой
В голове тоже царил небывалый хаос. Навязчивые и противоречивые мысли сводили с ума:
«Ну, не могла она так поступить. Человек, который знает за собой подлость, не может держаться вот так, как она сегодня. С таким оскорблённым достоинством, ибо откуда бы тогда ему взяться? Либо это надо быть настолько циничной сволочью, чтобы откровенную подлость считать поступком в порядке вещей. Но она-то не такая! Сволочь не положит свою жизнь на то, чтобы вытягивать ребёнка, ещё и не своего. Нет, не делала она этого!».
Но убедить себя до конца не получалось, потому что тут же лезла какая-нибудь непрошенная гадость:
«Но в машину-то она к нему села. И Назар ей звонил, Макс не стал бы врать и даже не заикнулся бы об этом, если б не был уверен. Это он потом пошёл на попятную, чтобы крышу мне сразу не снесло. Заботливый, блин!».
Однако и этому находилось оправдание:
«Случайность! Элементарная случайность! А даже если и не случайность, и Назар специально приехал, чтобы попросить её о такой услуге, то она ему отказала, конечно же. Почему? Потому что не могла она так поступить, вот и всё».
И тут же:
«Восемь лет назад вполне могла, почему сейчас нет?».
И никак Ремир не мог отогнать эти назойливые мысли. Ну не помешательство ли?
Бессонная ночь и нервы на пределе совсем истощили его эмоционально, поэтому Ремир сразу с утра распорядился, чтобы Алина оповестила всех начальников служб о том, что планёрки не будет. Сейчас он просто был неспособен воспринимать поток разной другой информации, да ещё и реагировать должным образом. Ну и видеть тоже никого не хотелось. Кроме Макса.
Тот обладал каким-то природным чутьём: всегда знал, когда и что сказать, и всегда точно угадывал, что лучше сделать — отстраниться, оставить в покое, или наоборот тормошить, отвлекать работой, разговорами, неприличными предложениями, чем угодно.
А сейчас он сидел рядом и не знал, что сказать.
Несколько минут назад Анчугин передал детализацию звонков и эсэмэсок. А заодно и распечатку учёта рабочего времени за минувшую неделю. Судя по ней, Горностаева пришла на работу раньше положенного чуть ли не на полтора часа именно в четверг, на следующий день после встречи с Назаренко. И до встречи они действительно созванивались с ним пару раз, однако красноречивее всего были эсэмэски, опять же за четверг:
«Ну как? Получилось?».
«Да».
«Скинь mms».
«Нет».
«Хорошо.
«Да».
И в довершение уведомление от Сбербанка: «На ваш счёт…».
— Если судить по журналу учёта рабочего времени и тексту сообщений, — прокомментировал Анчугин, передавая Ремиру детализацию, — то напрашиваются выводы, что она намеренно явилась в четверг так рано, чтобы найти нужные документы и сфотографировать их. И обратите внимание на сумму, что ей поступила на счёт в тот же день. Триста тысяч. Именно такую называл Стоянов.
— Ступай, — хмуро попросил Ремир.
Выводы ему напрашиваются! Как будто он сам не в состоянии сложить два и два. Как будто слепец и не видит очевидного. Хотя, наверное, всё-таки слепец. Или глупец. Потому что даже сейчас, посмотрев с отчаянием на Макса, он спросил:
— Но она ведь написала — нет.
Макс пожал плечами.
— Может, хотела лично показать. Извини…
— Но, может, она не делала никаких фоток? Поэтому и написала «нет». А при встрече просто хотела объяснить?
— А триста тысяч за что?
— Аванс?
Астафьев промолчал, лишь посмотрел на Ремира, как на больного ребёнка. Тот отвернулся, не в силах вынести эту пусть искреннюю, но такую унизительную жалость.
Потом его осенило:
— Она не делала фоток котировок! Хотя бы потому, что не могла их сделать.
— Ты уверен? Рем, пойми, я знаю, как тебе сейчас тяжело и плохо, и меньше всего хочу быть жестоким, но… — Макс, который никогда за ответом в карман не лез, тут явно с трудом подбирал слова. — …ты постарайся трезво взглянуть на ситуацию. Как бы со стороны. Это ведь не домыслы, как раньше, не предположения, как в случае со Стояновым, это факты, дружище. Целый ряд неопровержимых фактов! Хочешь ты этого или нет, но факты нельзя игнорировать. Ты сам прикинь, ну будь на её месте другая…
— Ты не понимаешь! — горячился Ремир. — Она не могла этого сделать в четверг, потому что Лиза в среду отвезла пакет в комиссию.
Но Макс взглянул на него с ещё пущим скептицизмом:
— Ты уверен?
— Да, я перед тем, как уехать дал такое распоряжение. Лиза тут как раз приходила подписывать, обещала прямо немедленно увезти…
— Рем! Эта Лиза танцевала с голым пузом!
— Это-то здесь при чём?
— При том, что серьёзный человек так себя не ведёт. А несерьёзный может пообещать что угодно.
Ремир смерил его долгим, неподъёмным взглядом, потом повернулся к селектору:
— Алина, Лизу ко мне.
Несколько минут спустя Лиза стояла перед ним ни живая, ни мёртвая, глядя в пол и теребя дрожащими пальцами низ блузки.
— Ты когда пакет на тендер отвезла? В среду?
— Да, — быстро кивнула она, потом помедлив, качнула головой: — То есть нет. У меня паспорта в тот день с собой почему-то не оказалось… Я отвезла в четверг, но сразу утром…
— В четверг? — угрожающе тихо переспросил Ремир. — И где пакет хранился до этого времени?