Моя нечаянная радость
Шрифт:
Она испугалась выдать себя и старалась дышать ровно, чтобы он не понял, что она не спит. И самым подлым образом ее уютное, мягкое платье вдруг сделалось спутавшим коконом, в котором стало ужасно жарко и неудобно и захотелось немедленно выпутаться из него и из-под жаркого одеяла. Майя лежала на боку и каждой клеточкой тела чувствовала все движения и дыхание мужчины за спиной – вот он откинул край одеяла, лег на спину и накрылся, повозился, устраиваясь поудобней, но лампу почему-то так и не погасил. Вздохнул, полежал неподвижно и перевернулся на бок…
Сердце у Майки бухало как ненормальное, и она совершенно не понимала, что с ней происходит, – пылало тело, горели щеки и хотелось скинуть с себя, наконец, это удушающее одеяло и платье следом за ним, и остыть, и вздохнуть.
«Это все нервы и сильное моральное перенапряжение», – поставила себе диагноз Майка.
И вдруг совершенно неожиданно перед ее мысленным взором встали живые, плачущие глаза Богородицы, смотрящей с Иконы. Богородица посмотрела с улыбкой Матери на свое любимое дитя и растаяла, исчезла…
Матвей чувствовал себя совершенно выпотрошенным, когда забрался под душ, словно все его физические, эмоциональные и душевные силы исчерпались до полного конца, оставив только пустую телесную оболочку.
Сказать, что молитва и стояние у Иконы, встреча и разговор со Старцем Никоном ему помогли – это все равно, что смерть назвать состоянием легкого недомогания.
На самом деле, абсолютно реально на какое-то мгновение там, в церкви, у него появилось четкое ощущение, что он умирает. Он прочувствовал наяву, физически, всем сознанием, как, опустившись на самое дно своей жизни и пережив смерть, он поднялся оттуда и ожил, став другим человеком. И такой силы и мощи шквалом прошло через него это переживание и потрясение, что он вообще поражался, как еще может двигаться, говорить и еще что-то соображать.
И только необходимость позаботиться об этой девушке, которая, видимо, тоже перенесла свое духовное потрясение, да так, что ее просто повело, – удержала его от желания забраться куда-нибудь в уединенный угол, где нет людей, упасть и лежать, не двигаясь. И еще раз прожить и прочувствовать все, что испытал там, в церкви.
И отпустить. И позволить себе снова жить. По-настоящему. Во всю силу.
Но девушка едва держалась на ногах, и он возился с ней, приводя в порядок, и все посматривал за ней, чтобы она не грохнулась в обморок, пока они ели в столовой, а потом пошли пройтись. Но она оклемалась и даже повеселела.
А ему это было не нужно и мешало – и девушка, и ее оптимизм, и вообще все и всё вокруг. Он физически чувствовал потребность в уединении, хоть на какое-то время. Поэтому и изобразил, что намерен спать, на катере и только так смог отгородиться от всего окружающего и прокрутить мысленно в воспоминаниях, что произошло с момента, как они вошли в церковь и он увидал Богородицу…
Матвей не заметил, как заснул на самом деле, а проснулся отдохнувшим, во вполне нормальном бодром состоянии и предложил девушке ужин. Прощальный ужин. Все-таки она ему помогла и, хоть явно не хотела и сомневалась, но расписалась с ним в ЗАГСе. Помогла, факт. Так что он ее должник.
И настроился на легкую, ничего не значащую беседу, деловое обсуждение – как им лучше развестись, обмен координатами для этого – и пока-пока – непринужденное, естественное расставание.
Батардин решил как можно скорее распрощаться и расстаться с дамочкой, чтобы она дольше не находилась рядом – ни видеться, ни общаться – не надо.
А потому, что он ее хотел! Все время! И посматривал, выискивал постоянно взглядом среди людей, и наблюдал непроизвольно за ней! И хотел! Черт бы все побрал!
Девочка эта в его вкусе и нравилась ему необычайно. Он абсолютно здоровый, полноценный мужик, у которого к тому же давно не было женщины. И если еще два дня назад он был погружен в свою черную дыру боли, проживая жизнь больше по инерции, тогда ему было совсем не до плотских желаний и вообще-то и не до жизни как таковой, и Матвей не замечал ничего кроме этой своей боли и непроходящего чувства вины, то сегодня он снова стал живым.
Как возродился наново – пусть и через муки и слезы, но возродился! И ему хотелось эту девочку. Но она не из тех облегченных поведением девиц, которой запросто можно предложить провести ночь вдвоем или легкую интрижку, пусть даже имея на это сто раз все узаконенные права. Да и их совместное паломничество и встреча со Старцем Никоном и стояние пред Иконой – это совсем иное. Совсем. Другого образа и порядка.
И тут выяснилось, что ей негде ночевать.
Батардин аж простонал мысленно! И ринулся срочно искать в Интернете место для нее. И, уже понимая, что придется приглашать к себе в номер, чуть зубами не скрипел, представляя те мучения, которые придется перетерпеть, ложась спать в одну кровать с этим искушением. И разозлился совсем, когда она вдруг принялась отказываться, да еще спорить об оплате ужина.
И вроде все уладилось, и они вполне мирно договорились, но девушка увидела эту кровать и взбрыкнула совершенно неожиданно. Его прямо порвало, когда начался второй раунд женских закидонов, – так вдруг искренне захотелось послать ее куда подальше – третьей жиличкой в какую-то избушку!
И вдруг она так сказала про невесту и про день, который должен быть самым счастливым в жизни… И Матвей почувствовал себя последней скотиной.
Конечно, для женщин свадьба – это такое важное, эпохальное событие. А эта Майя замужем никогда не была, и детей у нее нет, и, наверное, как все девочки, в детстве еще мечтала о роскошном свадебном платье и прочем, что там полагается на свадьбах.
Но она на удивление быстро справилась с нервами и даже извинилась. Батардин откровенно подивился ее разумности и тому факту, что в наше время есть девушки достойные и умненькие, способные спокойно признавать свою неправоту. Надо же!
Он постарался задержаться в ванной подольше, чтобы она успела устроиться и в идеале – заснуть. Долго полоскался под струями воды, медленно вытирался, тщательно брился, хотя чувствовал себя уже совершенно измочаленным, а брился обычно по утрам, но все оттягивал время, как мог.
И она действительно заснула. Он услышал, когда осторожно вошел в спальную, как она очень мило тихонечко сопит во сне и улыбнулся. Всему – и ее милому сопению, и тому, что она позаботилась, оставив гореть ночник на тумбочке.