Моя неправильная правда
Шрифт:
назв. звукозаписывающей студии на одноимённой улице Лондона
в районе Сент Джонс Вуд
Сон разума, рождающий чудовищ
(фантазия на тему гравюр
Франциско Хосе де Гойя-и-Лусиентеса)
В
Недобро застыло камней повторенье:
Колючая готика тёмных строений
С глазницами окон незрячих от снов.
Там синие звёзды встречают гостей,
Пытаясь достигнуть намеченной цели, -
Изящны и цепки, как жало пинцета
И… девятилучие – льда холодней.
Пугливо по окнам прошёлся огонь
И… мистик в видениях сосредоточен,
С пером и бумагой выходит средь ночи
Построчно вздыхать неизвестно о ком.
Он тайною болен. Он ищет свечу.
Он бродит, как лунь, освещая гробницы
Безжизненных залов, где бледные лица
Взирают со стен, не смущаясь ничуть.
Пусть мир этот страшен и долог туннель…
Но явственны тени, пути, переходы…
«Э-э-эй!!!» «…эй!», – вторит эхо, от страха поодаль
И… в жадную глотку вливается эль.
Призрев с высоты католический дух,
Летит на драконе кудесница Света…
Не веря, что Солнце – всего лишь монета
Для тёмных людей проживающих тут.
В глухих стенах
Отчего же нас стала пугать доброта,
Будто качество это сродни неудачи?
Втихомолку на кухне о правде судача,
Мы выходим в народ и… смыкаем уста.
Мы ужасно боимся нежданных гостей,
Угощая их нехотя чаем холодным
И взглянув на часы, намекаем на отдых,
Отправляя ко сну непослушных детей.
Мы прилюдно стесняемся собственных слов,
Как зажатый актёр в основном монологе…
Даже в церкви мы скованы в мыслях о Боге,
Чтоб не высмеял нас ни один фантазёр.
Мы послушны законам, мы клоны систем,
Где приветственный деспот и ведатель судеб
О здоровье людей лишь по домыслам судит,
Обсуждая брехню социальных сетей.
В нас отбили охоту творить и мечтать.
Только внешне разнимся мы пёстрой одеждой,
Что скрывает убогие знанья невежды,
В интересах которого – жить и не знать.
И не зная, мы чахнем, рискуя сойти
За примата, что стал на Земле человеком
По велению Неба, от века до века,
Светом Разума даль, пред собой, осветив.
светлой памяти Олеся Бузины и
иже с ним погибших Правды ради
Лица, но всё-таки – маски
Что утруждать себя в изящном красноречье,
Пускать слезу с неравнодушием в глазах,
Когда, мой друг, твои заглаженные скретчи
С реальным действием реально не связать?
Не убеждай меня в случайности и срыве,
Швырнув с небрежностью личину гордеца.
Мы все «по совести», особо в перерыве,
Там, за кулисами, смывая ложь с лица.
Там, за кулисами, идут иные сцены:
Смеются трагики, злодействуют шуты…
А добряки, что изворотливо прицельны,
Плюют в лицо, всё не торопятся уйти.
Немало нас, кто, лицедействуя, желает
Искать союзников с обоих полюсов.
Да вот несчастие: душа подводит злая,
Имея выгоду с подкрученных весов.
Глотай и ты дурманный дым, теряя силу,
Внимая дерзости с покорностью раба…
Но поднят занавес и злобная горилла
Играет бабочку… А публика – слепа.
Русскому солдату
В окопах, будто в вырытых могилах,
Куда его загнал огонь войны,
По камню выцарапывая силы,…
Он поднимался к жизни… А под ним
Цвела земля, – та, русская, родная,
Несущая веками лихолеть,
Что травами, погибших пеленая,
Назло врагам пускалась зеленеть.
И оглушённый взрывами снарядов,
С кровавым хрипом брани, на «ура»,
Он лил огонь, крестя фашистских гадов
Во имя правды, мира и добра.
И рёв, и стон, и холод оплеухи
Сырой Земли, что бой разборонил,-
Душа’ болит у Матери-Старухи:
«Не доглядела… Что же вы, сыны?..»
И рвутся сны на жалкие лоскутья…
«Не спать… не спать…» Разведчик дал сигнал…
И танк ожи’л, упрямая паскуда,
Затарахтел и… вытолкнул из сна…
Ожи’л другой… И вот уже их – двадцать…
Ах, если б не война, в звучанье том,
Вполне могло солдату показаться,
Что шли комбайны в поле золотом.
Да только нет доверия картине,
И под противотанковый ответ,
Стучало сердце – «Мы – не-по-бе-ди-мы!..»,
Как будто смерти не было и нет.
И вновь волной по флангу:
– Батарея!
Прицел сто двадцать! А, твою! Огонь!
Давай!.. Давай, братишечки, скорее!..
Гляди, ползёт!.. Э, чёрт, пошёл в разгон!..
Хлопок. Звон гильзы. Вспрыгивает пушка,