Моя несчастливая счастливая жизнь
Шрифт:
Анж терпеть не могла любое проявление деспотии и несправедливости. Поэтому все ее внимание с первых дней пребывания в интернате привлекла именно я. По мне было видно, что я не в себе, очень несчастна и, что меня все ненавидят. Это было несложно понять, пробыв в нашей спальне даже несколько часов.
Тогда на крыше она выследила меня из интереса, заметив, что среди ночи я постоянно куда-то ухожу.
– Сначала я подумала, что ты в туалет бегаешь! – хохотала Анж.
А потом она стащила меня с карниза. Анж призналась, что ее отец тоже покончил с собой, за это она не уважает его вдвойне. О своем отце Анж рассказывала всегда по-разному, иногда я думала, что она до сих пор им восхищается. Но рассказы всегда заканчивались оскорблениями в его адрес.
– Нет, Лора, ты представляешь, каким подонком надо быть, чтобы бросить собственного ребенка, увязавшись за первой попавшейся юбкой. Я все понимаю, что у них похоть дурманит мозги, но не до такой же степени. Ведь я так нуждалась в нем тогда.
– Мой отец тоже изменял матери.
– Он что, тоже ушел от нее?
– Нет. Он и маму любил по-своему. Не мог уйти. Ушла его любовница, когда ей надоело его ждать.
– Так ей и надо. Вот скажи мне, почему мужики такие сволочи?
– Я не знаю, Анж. Может быть, они ищут в жизни нечто большее, чем мы. То, что нам не доступно. И, может быть, им так проще искать…
Мы любили проводить время вместе. Часто ночами, когда гадюки уже спали, мы надевали на себя по три кофты и тайком пробирались на цыпочках на чердак. Я следовала за массивной фигурой Анж, и мне казалось, что со мной ничего плохого не случится, пока я иду за ее спиной.
Мы сидели на чердаке, подложив под себя старые подушки и укрыв ноги одеялами.
Я думала о том, что скоро уже наступит конец этой жизни, а я только недавно почувствовала себя здесь счастливой. И снова расставание, снова одиночество?
Мне сложно было представить себе свое возвращение в пустую квартиру, где все было так же, как тогда, когда я уходила оттуда в последний раз, с опухшими от слез глазами, в сопровождении работников органов опеки.
Анж не знала, почему я грустила, но крепко обнимала меня, как младшую сестру, гладила по волосам, целовала в щеку, словно, я и вправду была маленькая. Я всегда молчала, а она много рассказывала о себе, придавая этим трагичным и невеселым историям совершенно иное звучание, наполненное оптимизмом и тонким юмором.
Я слушала ее, и мне казалось, что мир не так уж несправедлив, и, действительно, всегда есть чему улыбнуться. Общение с Анж, словно свежий воздух, проникало в мою темную, наполненную обидами и мраком, душу и наполняло меня изнутри жаждой жизни, которая, как я думала, давным-давно умерла вместе с моими родными.
Мы строили планы, мечтали о том, как после выпуска найдем работу или поступим учится. Избавимся, наконец, от всех этих запретов. Забудем о гадюках, о тупых интернатовских парнях, о безразличных воспитателях.
У Анж заурчало в животе. Она ласково похлопала по нему и сказала:
– Я, наконец-то, смогу есть по ночам.
Я не выдержала и засмеялась. Анж нахмурилась.
– Хватит смеяться, чертовка! Не хорошо смеяться над жирной подругой.
– Анж, я очень тебя люблю! Такой, какая ты есть. Даже жирной.
Она покосилась на меня, взяв в рот тонкий огрызок своего светлого хвостика, но потом тоже рассмеялась.
– Черт возьми, ты, действительно, добрая, Лора. Хотя я это сразу поняла, как оказалась здесь. Ну, знаешь, не потому, что все чокнутые добрые, а потому что у тебя в глазах было много страдания. Так сильно страдают только добрые люди. У них сердце большое и страдания в нем – тоже большие.
Прошло совсем немного времени с тех пор, как мы познакомились с Анжеликой, но нам казалось, что мы знаем друг друга много лет. Мы разговаривали обо всем, но чаще всего о том, что будем делать после выпуска, который с каждым днем становился все ближе и ближе.
В одну из таких “чердачных” ночей, когда на улице дул свежий апрельский ветер, мы с Анж решили, что она не станет возвращаться после интерната к своей матери. Мы вместе поедем ко мне и будем жить в моей квартире.
После того, как мы все решили, у меня отлегло от сердца. Я не останусь снова одна, мы будем учиться самостоятельной жизни вместе. А вдвоем, я уверена, мы справимся с любыми трудностями.
Но выпуск из интерната не стал хэппи эндом, он стал лишь началом взрослой жизни. И это уже другая история…
Гадюшник. Анжелика.
– Я не хочу учиться.
Анж стояла посреди кухни и накручивала на палец светлую прядь своих волос. Ее голос звучал непривычно и громко в квартире, где я когда-то жила со своими родителями и сестрой, а полная фигура занимала так много места на маленькой кухне, что мне приходилось садиться за стол, чтобы не толкаться с ней в этом тесном пространстве.
После пяти лет жизни в интернате, все дома казалось мне чужим, и я сама как будто была здесь чужой. Но мой маленький двойник на старых семейных фотографиях беспечно и широко улыбался, убеждая в обратном. Нет, я не чужая здесь, я у себя дома, я свободна. Наконец-то свободна…
Пять лет, проведенные в стенах интерната, были адом. Я не жила, а выживала, часто из последних сил собирая себя заново, разбитую, по кусочкам. Я даже называла это место не интернатом, а гадюшником.
Дети бывают злы друг к другу, а нелюбимые, одинокие дети – злее во сто крат. И уж если они намеренно выбрали в своем коллективе изгоя, то не успокоятся, пока не уничтожат его полностью. Так уж вышло, что этим изгоем в моем интернате стала я. И девчонки-гадюки, с которыми я жила, почти сломали меня. Но…
Все изменила Анжелика. Моя Анж.
Бывают такие люди, которых словно бы посылает нам кто-то свыше. Как друзей, защитников, единомышленников или даже тех, кто просто скажет нужные слова в нужный момент…
– Лора! Ты слышишь меня? Я говорю, что не хочу учиться, – Анжелика подошла ко мне и легонько потрясла за плечи, – Пойми! Я же работяга по своей натуре, с детства с матерью работала на рынке. Уж лучше и сейчас поищу себе постоянную работу, чем тратить время на ерунду.
Я вздохнула и уверенно покачала головой: