Моя первая жизнь, или Все имена и фамилии изменены
Шрифт:
Только потом, когда дневальными побывали почти все – всегда ходили по краям коридора без напоминаний. Вот что называется: «Уважайте труд уборщиц!»
Свободная середина, а по бокам курсанты «гуськом» друг за другом ходят, иногда перепрыгивая через линолеум, как через ручей. Смешно для непосвященного.
Чистыми должны быть и деревянные панели на стенах, вдоль всего коридора. Тоже касается подоконников и разных потайных мест. Таких как, например, огнетушитель и короб под него, верхние части плакатов с наглядной агитацией и прочие места, где может скопиться пыль. Сержант может провести где-нибудь платочком и найти грязь. Тогда никакого отдыха – опять начинать мыть с самого начала. Но мы стараемся, Чудаков сказал, если быстро и чисто вымоем коридор, то, может, отпустит в кафе. О! Это мечта. На территории части есть кафешка. Там печенье, плюшки разные, пирожные, сметанка, чаёк сладенький. Рассказываю, а у самого слюни текут. Очень хочется есть, и спать – всегда!! Но нас туда не пускают. Это можно только офицерам и сержантам. Или группой в сопровождении командира, за какой-нибудь очень уж знаменитый повод. А у меня сегодня день рождения! 19 лет!
Чудаков нашёл всё же к чему придраться и заставил нас мыть проклятый линолеум сначала. Мы теперь уже без всякого усердия работаем. Быстро поняли – никуда нас не отпустят отдохнуть. Быстро вымоем – начнём опять сначала. Поэтому куда торопиться? Солдат спит – служба идёт. Сейчас в других взводах (Их четыре в роте) идут занятия. Все по классам сидят, зубрят одни Устав, другие на политзанятиях Политическую карту изучают, запоминают страны врагов из НАТО и наши дружественные по Варшавскому Договору. В коридоре – тишина.
Сержант наказал: чуть, что дневальному орать во всё горло: «Дежурный по роте на выход!»
Это если придёт офицер из штаба – дежурный по части с проверкой. А сам Чудаков отправился в наш класс. Сейчас там никого. Может дембельский альбом делать или письма писать, сказал без нужды не тревожить.
Я с намыленным полотёром и Паша Краснов со здоровенной тряпкой стоим у окна и смотрим вдаль. Тазик с водой – посредине линолеума. Андрюха Романенко поближе к нашему классу, почти у тумбочки дневального. Он на «шухере». Чуть что и мы уже в «поте лица драим» линолеум, а Романенко с усердием протирает пыль с панелей. Каждый о своём думает. Мне вспомнился последний день в родном городе.
****
С Пашей мы земляки, вместе в начальной школе учились, в судомодельный кружок ходили, потом в «технаре», только в разных группах. Ещё совсем недавно, на следующий день после сбора в военкомате, сидели мы с ним в электричке у себя в городе. За окном моросил дождик, и хотя в вагоне было тепло и сухо, мы всё же ещё чувствовали этот влажный воздух, с которого только что пришли. Мы ночевали на вокзале, сидя на жестких стульях из толстой фанеры, скреплённых в ряды по четыре штуки. Потом нас разбудили сопровождающие пограничники. Тогда впервые команда « Подъём» прозвучала, и быстро под противным дождём нас отправили в вагон зелёной электрички. Про которую анекдот есть. Длинная, зелёная колбасой пахнет?
Это электричка из соседних с Москвой городов. В провинции в магазинах с продовольствием, да и со шмотками тоже, плохо. Вот люди и отправляются отовариваться в Столицу. Обратно возвращаются с огромными сумками. За это Москвичи нас не любят. Обзывают голодранцами. В очередях отпускают товар по небольшому количеству.
– Больше 2 кило в одни руки не отпускать!– требуют в очереди москвичи. – Понаехали тут, всю колбасу скупили.
–Мы за своим приехали. Эта колбаса с нашего мясокомбината. Вы всю выгребли. Всю Вам отправили по разнарядке. Так что давайте батонами и нечего.– Требуют приехавшие из соседних областей.
Но продавец стоит за своих: «Сказано больше двух кило в одни руки не давать и точка!»
–Совсем обнаглели, мы что виноваты, что у нас ничего нет. Страна то одна у нас!– Возмущается одна полная женщина.– Мы и так намучились к Вам ездить. Мы также вкалываем как и вы. Москва – столица нашей Родины! – Язвительно продолжает она.
–Так. Дочка стой, а я в конец очереди. На вот тебе сумку,– говорит другая, помоложе, быстро ориентируясь в сложной обстановке.– Возьмёшь, сколько дадут!
Так вся очередь перестроилась: через одного – двух человек встал член одной семьи.
Голь на выдумки хитра!
Вот в этой самой электричке нас и расположили. За окнами снаружи постепенно становилось всё больше народу. Это были наши родители, друзья, любимые. Те из них, кто нашёл в вагоне своих сыновей или мужей, заняли места у окон электрички и что- то кричали, показывали пальцами, улыбались и тут же плакали. Другие же суетливо перебегали от окошка к окошку, их взгляды торопливо перебегали по стриженным головам новобранцев и не могли сразу отыскать того, кого было надо. Тогда нам самим казалось, что мы похожи друг на друга.
Я внимательно следил за движущимися по ту сторону людьми, стараясь не пропустить родного, знакомого до мелочей милого лица. Мать обещала ко мне придти, но с вокзала, где мы ночевали, нас почему- то отправили раньше, чем обещали. Всё время пока шла посадка по вагонам, я ждал, что меня окликнут. Но меня никто не позвал. Несмотря на то, что отправку ускорили, чуткие материнские сердца невозможно было обмануть. Каким – то образом опять все провожающие были в сборе. Я заметил как Пашка Краснов, сидевший неподвижно, весь оживился, завертелся, мешая мне наблюдать за улицей. Всё ясно – под одним из зонтиков появилась его мать. А моей мамы всё не было. Тут я подумал, что она придёт в тот час, что ей сказали на призывном пункте, а электричка со мной уже уйдёт. Я отчётливо представил одинокую тень на перроне. Мне сделалось очень жарко и ужасно неудобно сидеть от этой мысли, я заёрзал на сиденье, стал оглядывать вагон внутри. Здесь творилось то же самое, что и на улице. Те же жесты, гримасы, махания руками. Кто- то уже приспособился и жевал собранные в дорогу харчи.
Когда же я опять посмотрел за окно, то увидел знакомый тёмно синий плащ и голубую вязаную шапочку. Да, это была моя мама. Я приподнялся, взмахнул рукой, и она меня заметила. На её глазах, хоть она и улыбалась, появились слёзы. У самого меня пересохло в горле, и какой- то лишний комок образовался там, мешая глотать. Я украдкой, чтобы не заметили, стёр накатившую слезу. Пашкина мать подошла к моей. На призывном пункте они познакомились друг с другом и сейчас остались довольны, что мы с ним по-прежнему вместе. Тут поезд тронулся, мать и другие провожающие пошли рядом с вагоном. Теперь все плакали открыто, и сам я опять с трудом подавил слёзы. Электричка быстро набирала скорость, скоро мама скрылась из глаз, но у меня мысленно всё виднелось её заплаканное лицо. За окном теперь мелькали знакомые дома, пролетали мимо церкви моего старого города. А я тогда подумал, что вот теперь я уже взрослый, детство прошло, и от этого то – очень грустно.
****
Я очнулся от своих мыслей. Что же делать – теперь у меня вот такая жизнь. Паша, похоже, тоже, куда то мысленно улетел, смотрит вдаль куда то за окном. Он крупный мужик, почти толстый. Очень тяжело ему с «физо». Бег, подтягивание для него беда. Он всё хочет проситься в другую роту перевестись, где поменьше требования. Наша – то рота – отличная! Значит и все в ней должны быть отличниками. А это на самом деле трудно.
–В первой роте меньше гоняют и по «физо», и вообще меньше ко всему придираются, – говорит Краснов, увидев, что я на него смотрю. – Я с Саней Алексеевым из нашего технаря говорил в курилке вчера, понял – никакого сравнения нет с нашей долбанной отличной ротой.