Моя преступная связь с искусством
Шрифт:
На фресках в музее Деву Марию замещает «мать сыра земля» — Пачамама. Поэтому и удалось кечуа сохранить свои верования: исподтишка они черты Пачамамы давали навязанной им испанцами Деве Марии. Символ Куско — радуга. Она соединяет божественное и подземное царства. Наш мир посредине. У ручья Тамбомачай сидят перуанские дети четырех-пяти лет от роду, малютки, прижимая к себе — вот-вот задушат — миниатюрных ягнят. Puka Pukara — наблюдательный пункт. Красная башня, барашки. Река Урубамба. В Писаке — рынок. Ковры с рисунками Эшера — белые и черные птицы летят навстречу друг другу по просьбе туристов. Цвета едкие, с «химией». Натуральные краски (ягоды, минералы) более блеклые — истинная красота безыскусна. Пошел дождь.
Заходим в какое-то помещение, и перуанец Андрес, муж американки, которая приехала в Перу изучать местную жизнь, да так здесь и осела (к двери прикреплены рассказывающие об этом газетные вырезки), сообщает нам, что он по совместительству продавец и школьный учитель. Поднимая с пола листья эвкалипта (помогают от моли), он говорит, что изучает Кватроченто, Боккаччо, «Петрарку, Лауру». Петрарка, Перу. Андрес показывает нам ковры, сшитые из разных частей. Каждая мастерица отдельно придумывает сюжеты узоров (каждый кусочек — судьба?), а потом все это соединяется вместе. Узнав, что мы собираемся к Мачу-Пикчу, Андрес замечает, что там жили ведьмы — при раскопках нашли много женских скелетов.
Поезд по направлению к Мачу-Пикчу идет зигзагами: наклон горы очень крут. Вперед, потом пятится, потом опять, натужно пыхтя, лезет вперед. На крышах домов — глиняные фигурки животных, коровы, быки. Часто там же видим кресты. Соединение двух религий. На некоторых домах надписи: curandero.Курандеро значит целитель, знахарь. За окном поезда — campesinos,овцы, мальчишки. Мальчишки даже не смотрят в сторону поездов, хотя лицом развернуты к ним, застыв, просто стоят — вечное ожидание, сон, поезда будто в дреме проходят сквозь них.
В ста двадцати километров от Куско — местечко Агвас Кальентес, «горячие ключи». При входе на Мачу-Пикчу, потерянный город Инков, найденный американским путешественником Хайремом Бингхемом в 1911 году, замешкались (а когда вернулись в Сан-Франциско, узнали, что в нескольких милях от Мачу-Пикчу только что нашли еще один город; тяга к открытиям — самая сильная страсть). Оттуда выходят измочаленные, измученные туристы. Рядом с ними — носильщики-кечуа, согнувшиеся под тяжестью их неподъемных мешков.
Мачу-Пикчу — в переводе старая гора. Уайну-Пикчу — новая гора. Две горы, две сестры. При входе указываем свой возраст и время — вахтер следит, чтобы вышло столько же, сколько вошло. Почти ползем, хватаясь за трос — rope, vertigo.Из-за панического головокружения (горокружения) спускаемся, не дойдя и до середины. Поднимающиеся искательно спрашивают: «ну что, добрались?» В ответ им два голоса. Один, скрывающий правду, гордящийся самим желанием взобраться (ну хотели же, разве нет?): «да». Другой, пристыженный впервые испытанным вертиго: «нет».
Узнаем секреты строительства. Чтобы разрубить камень, в его расщелину помещали кусок дерева и заливали водой. Дерево набухало, трескался камень. История про Писарро, который, ища золото, долго куда-то взбирался, а потом, запыхавшись, вместо искомого наткнулся на напыженного деревянного идола, которого тут же и развалил мечом надвое — то ли боролся с поганью, то ли пытался найти в деревяшке тайник.
Последний день в Лиме. Духовой оркестр. Процессия: мальчики в бордовых робах тащат статую святого. В катакомбах под церковью — останки именитых людей. Быть похороненным там — великая почесть. Честь, черепа. Засуха. В Лиме нету дождей. Ржавые консервные банки носятся по дорогам. Сан-Исидро, Мирафлорес — тут селятся богачи. Автобус высадил нас в Лиме у Парка Любви. Густой желтый туман. Восьмидесятидвухлетняя Анна Мария приезжает за нами на двадцатилетней машине. В гостях у нее мы едим сготовленное ею пидмонтское блюдо Falso pesce— фальшивая рыба. Натягиваем проволоку на перилах балкона — прочь, воробьи!
20 февраля 2002
Гаучо по фамилии Герчунофф
Alla famiglia Bonansea
— Este es un robo! [33]— готовясь к набегу на банк и с налету овладевая испанским, твердит Буч Кассиди. «Гони деньги» — целуя их общую с Бучем подружку, повторяет его напарник по любви и разбойной работе Малыш Сандэнс. [34]Вскоре оба загнаны в глинобитную халупу где-то в Боливии. Полиция запрашивает армейское подкрепление, и обойма молодцов в белых фуражках, ритмично топая, рассредотачивается по периметру будущей бойни. «Австралия, давай поедем в Австралию» — шепчет в полутемном помещении раненый Буч, и камера высвечивает светлую сцену: Малыш Сандэнс помогает Бучу поудобней усесться и поправляет револьвер в его залитой кровью руке. «А что там в Австралии? Знатные банки?» «Там говорят по-английски.» И тут они выбегают, надеясь оседлать лошадей и умчаться в очередные мечты, но режиссер, как вампир, высасывает все краски с их лиц и превращает кадр в строгую сепию, Малыш Сандэнс и Буч застывают, превращаясь в собственный фотоснимок, а мы слышим чечетку стрельбы.
Для отважных переселенцев и отвязных сорвиголов Южная Америка издавна служила магнитом, поставляя одновременно и обширные земли, и легенды, взросшие на этой земле. Вот история про аргентинского мастера гаучески [35]Хиларио Аскасуби (1807–1875). У Аскасуби было издательство. Когда Аскасуби ушел на войну, его свинцовая гордость, принадлежащая его печатной мастерской россыпь по одиночке ничего не значащих букв в его отсутствие была перелита в пули.
А вот бесстрашный гаучо Мартин Фиерро, плод коллективного воображения аргентинцев, сорванный Хосе Хернандесом и увлекательно описанный им.
У гаучо был длинный нож, который назывался facon.
У гайдамака — нагайка.
Этим ножом гаучо порой отрезал не влезавшее в рот asado [36], зажав огромный шмат мяса в зубах.
[Родственники решили порадовать нас домашним асадо. Слуги суетились на кухне. Едва мы вышли в сад с белыми статуями, как небо разверзлось дождем. Работник тут же вышел из дома с зонтами. Ухоженный сад был точной копией итальянского, который хозяин запомнил семилетним мальчишкой. «Я был ребенком и не хотел уезжать. Рыдая, взял молоток и забил большой гвоздь в косяк нашего дома, а пару лет назад очутившись в Италии, сразу же перемахнул через чей-то забор и бросился к косяку… нет-нет, ничего уже не нашел».]
У казаков были газыри из карельской березы, жупаны, шапки из смушки и широкие галуны. Более трех столетий назад казаки из отрядов Хмельницкого, в чью честь позже был переименован Проскуров, засовывали в животы беременным женщинам кошек, а чтобы истязаемые не могли вытащить зверя, им отрубали шашками руки. «Интересно, что это почти не касалось молодых девок — этих силком брали замуж. В молодости они [еврейки] ведь очень красивые», перелагает историю своими словами мой хабаровский друг.
Гаучо был «вооружен» bolas,тремя утяжеленными шарами, закрепленными на плетке-трехвостке из кожи, и пикой. Этими пиками с серповидным заточенным наконечником две дюжины удальцов могли загнать в кораль до восьмиста животных за час.