Моя преступная связь с искусством
Шрифт:
Этот описанный в «Новом веке» процесс называния является своеобразной симуляцией того, что творится в голове писателя в тот момент, когда он создает имя для своего персонажа. Особенно писателя такого, как я, который любит придуманные, сконструированные имена неитальянского происхождения.
Вопрос:Мы слышали, что Вы перебрались в Париж?
Алессандро Барикко:Я только что переехал из Турина в Рим и постоянно курсирую между Римом и Турином, так что я все время куда-то спешу. Париж хорош как место работы, а не постоянное местожительство. Поэтому в Париже я люблю, уединившись,
Вопрос:В «Новом веке» есть строчка — «когда ты не знаешь, что это такое, то это джаз». По Вашему мнению, все, что не поддается классификации, можно называть джазом?
Алессандро Барикко:Эта фраза, в сущности, шутка, но в ней есть доля правды. Джаз — это твое отношение к каким-то вещам. Ну вот когда кто-то спрашивает: «что это за книжка?» и ты отвечаешь: «это что-то джазовое». Джаз — это громадный контейнер, содержащий все, что угодно; это культовое выражение, обозначающее все, что связано с импровизацией и свободой, что не имеет четкой структуры и не укладывается в привычные рамки.
июнь 2003
Снимки шли по рукам
Интервью со всемирно знаменитым художником и пионером перформанса Улаем (Ulay, настоящее имя Франк Уве Лейсипен), много лет входящим в состав самой экстремальной художественной пары Европы «Марина Абрамович и Улай», ныне приглашенным профессором в самых престижных университетах Европы. Улай родился в бомбоубежище в городе Золингене в 1943 году, сейчас живет в Амстердаме, в прошлом году он приезжал в Москву на свою выставку в ГЦСИ.
Маргарита Меклина:У вас в коллекции — около тысячи фотоснимков, на которых вы — и другие мужчины — предстают в женском обличье.
Улай:Я рано понял, что у меня сильная «анима», то есть женское «я», в противоположность «анимусу», мужскому «я». В начале семидесятых я жил в доме с фасадом, выходящим на канал в центре Амстердама, рядом с площадью Рембрандта, где собирались трансвеститы и транссексуалы. Там был их клуб и там же они прохаживались в поисках клиентуры.
Меня к ним влекло, в том числе и физически. Транссексуалы недолюбливали трансвеститов и, во избежание конфликтов, я старался приглашать их к себе домой отдельными группками. Несмотря на то, что трансвеститы носили женские имена, транссексуалы отказывались обращаться к ним в женском роде. Может быть, потому, что транссексуалы «дошли до конца» и стали женщинами, а трансвеститы — по мнению транссексуалов — всего лишь притворялись.
Сначала я имел секс с трансвеститом, потом с трансексуалом. Разница была огромная, но я стал предпочитать трансвеститов. Они научили меня, как правильно выбирать одежду, нижнее белье, макияж, парики и прически, чтобы выглядеть женщиной.
Мы стали снимать друг друга на «Полароид». Вся прелесть заключалась в обмене этими моментальными снимками будто подарками. Такой взаимный обмен вызвал доверие.
Я почти не делал отдельных снимков, где подчеркивались бы эстетические и формальные достоинства фотографий. Я использовал «Полароид» как кинорежиссер, делая целые серии с изображенными на них поведенческими паттернами и изменениями ситуаций. Тут можно
ММ:Правильно ли будет сказать, что «Полароид» выступал в качестве терапевта? Или вы как бы легитимизировали себя и транссексуалов и трансвеститов с помощью фото?
Улай:Прежде всего, тут были радость и удовольствие: сначала передавать «Полароид» из рук в руки и потом, весело хохоча, показывать друг другу и рассматривать эти моментальные снимки. Действительно наличествовал некий терапевтический лечебный эффект и даже вопроса не стояло о том, «кто санкционировал эту съемку» или «кто является автором той или иной фотографии».
Мне кажется, что когда ты снимаешь людей — особенно «необычных», «особых» людей — ты что-то у них забираешь и ничего не даешь им взамен. Получается несоответствие! Но в моих полароидных сессиях присутствовали спонтанность и непосредственность — как говорится, «medium is the message».
ММ:Что вдохновляет вас в трансвеститах и транссексуалах?
Улай:Они не хотят быть мужчинами и не хотят выглядеть как мужчины.
ММ:Вы находите транссексуалов красивыми?
Улай:У них экзистенциальная красота, воплощающая в себе их реальность и настоящесть, не декадентскую и ускользающую, но ту, с которой живут изо дня в день. Я всегда подмечаю красоту в неконвенциональности и таких людей уважаю: и бездомных, и бедных, и трансвеститов с транссексуалами, и угнетенные народности вроде австралийских аборигенов или тибетцев.
ММ:То есть в творчестве вы часто обращаетесь к так называемым маргиналам?
Улай:Да. В США вообще большая тенденция к маргинализации, да и вообще в любом вестернизированном обществе с его плутократическим давлением. Первый раз я оказался в Штатах в 1971 году и помню, как, вместе с Бианкой Морено де Масиас, позднее ставшей Бианкой Джаггер, наблюдал Гей-прайд парад в Центральном Парке в Нью-Йорке.
ММ:Как вы познакомились с Бианкой Джаггер?
Улай:Я встретил ее у ворот Центрального парка. Она стоял и ела мороженое в окружении двух юных красавцев. Но и сама она была такой потрясающей экзотической красоты, что я подошел к ней и попросил разрешения отщелкать несколько полароидов. Она согласилась. Народу в Центральном Парке было видимо-невидимо, в основном геи и хиппи. Это был первый массовый Гей-прайд парад!
Бианка была босая, в индейском платье от кутюрье. В руке она держала бумажный пакет и там лежала только кредитка и связка ключей. На мне были кожаные штаны с нашитыми аппликациями в виде цветов. Это была любовь с первого взгляда. Через день она переселилась ко мне в Warwick hotel, где мы прожили вместе примерно месяц. Я был «жаворонком» и рано вставал, а ее жизнь начиналась лишь ночью. Вечерами она ходила в близлежащий «Oscar Brown Jr. Club», куда тогда захаживали Дэвид Боуи, Мик Джаггер, Энди Уорхол и другие. Мы собирались поехать в Индию и жить там в цветке лотуса, но неожиданно все изменилось. Мне не хочется об этом рассказывать… В общем, я вернулся к себе в Амстердам и через три месяца прочел в какой-то газете, что Бианка вышла замуж за Мика Джаггера (ну тем и хорошо для нее, я подумал тогда).