Моя пятнадцатая сказка

Свительская Елена Юрьевна

Вот и 20 марта. Теперь холод станет слабее. Теперь время весны. А у меня внутри застыл холод.

Вот папа и день поездки назначил — еще до выпуска из школы. Так у него совпало на работе. Чтоб и на Хиган на день хоть отлучиться, а еще — на мой выпускной. Так уж вышло, что из родственников у меня не оставалось больше никого, кто б мог прийти ко мне на праздник. И я от этого тоже чувствовала себя страшно одинокой. Да и про маму как ни расспрашивала, а папа ничего нового не говорил. Будто мама моя была сирота. Раз упомянул, погрустнев, что родственники ее погибли

в Хиросиме, большинство, а другие — в последующие годы. Но глаза при этом подозрительно отводил. Как будто скрывал еще что-то. Стыдно было так думать, но больше всего я волновалась, что мама могла умереть из-за болезни в больнице, вдали от меня, или погибнуть в несчастном случае. Хотя все газеты, сайты все новостные уже перерыла — и Сатоси-сан не раз расспрашивала, он сам искал — и женщин вроде мамы моей в новостных сводках и полицейских не было.

За два дня до поездки мне приснился страшный сон. Как мы приехали на кладбище и первым делом подошли камню, на котором стояло мамино имя. Я еще во сне страшно расплакалась. И проснулась в слезах.

Больше спать не смогла. Встала, рано-рано, еще задолго до папиного пробуждения. Сготовила нам завтрак. И даже почти успела приготовить ему обед. Молясь при этом, чтобы хотя бы с ним не случилось ничего. Страшно остаться совсем одной!

И в школу пошла раньше. Шла, шмыгая носом. Слезы даже лень было утирать.

— Эй, малышка, куда идешь? — кто-то вдруг приобнял меня за плечи.

Испуганно оглянулась.

Подросток в форме средней школы еще крепче сжал меня. И четверо его приятелей — из той же школы — окружили меня. Я запоздало подумала, что их форма мне что-то напоминает.

— Ну, как у вас там с ним? — дерзко ухмыльнувшись, спросил схвативший меня.

А его спутники как-то гадко засмеялись. Взгляды их на меня не понравились.

— Что? — только спросила я.

— Как у тебя с Рескэ, малышка? — он склонился ко мне и громко спросил, так чтобы не только его друзья, но и три женщин, идущие на улице перед нами, слышали, — Вы уже ходили в Рабу отель?

От такого предположения я страшно смутилась. Да как он может?.. Мне еще одиннадцать!

И те женщины на нас оглянулись. Посмотрели на меня с осуждением. Как будто я и правда уже ложилась в постель с братом Хикари!

— Ну, и дети пошли! — проворчала одна из ее спутниц, — Еще молоко на губах не обсохло — и уже о сексе думают!

— Да ну вас! — ухмыльнулся его приятель, — В старину в этом возрасте уже женились.

— Ух ты, ух ты, а девочка-то уже смутилась! — мой мучитель заржал. Больно ущипнул меня за щеку, — Ай, да ты у нас уже не девочка?

Он и спутники его заржали.

— Малышка, да ты у нас уже маленькая женщина!

Почувствовала, как щеки мои запылали. Попыталась столкнуть его руки, но он до боли сжал мои плечи.

— Нет уж, погоди! — проворчал, — Мы не договорили еще.

— Четверо парней на одну девку? Да вы просто настоящие самураи, да? — язвительно спросили сбоку.

Когда увидела Кикуко, то испытала просто вихрь разнообразных эмоций: от ужаса до надежды. И даже на миг —

всего на краткий миг лишь — я за моих мучителей испугалась.

Сегодня она опять была без школьной формы. Узенькие джинсы на худых ногах, да безразмерная толстовка. Джинсы черные, с розовыми звездами из страз. Толстовка — плюшевая, нежно-розовая, с заячьими ушками на капюшоне. Хотя, помня о прежних наших встречах, я подозревала, что под верхней одеждой может скрываться пистолет или очередная рогатка. Вот ведь журналисту из Росиа она метко глаз подбила! Передумал ее фото снимать!

— О, еще одна, — ухмыльнулся мой мучитель. Окинул ее презрительным взглядом с головы до ног, снова вернулся на грудь. Туда, где она со временем должна была вырасти, — А, такая же мелюзга.

— Но, может, все-таки сходим вместе в Рабу отель? — предложил его приятель, ядовито улыбаясь.

— Сходим, — мило улыбнулась девочка-якудза.

— О, какая горячая крошка! — ухмыльнулся схвативший меня, может, вожак их, — А ты мне нравишься! — швырнул меня в руки своему приятелю — и тот успел обхватить, крепко прижав к себе, как я ни дергалась, не выпускал меня — сам руки к появившейся протянул, — Ну, иди сюда, детка! Иди ко мне!

— Я обязательно охаги на твою могилу принесу, — вскинула та подбородок, — И, так уж и быть, потрачу несколько енн на одну белую хризантему для тебя.

— О, дерзишь? — ухмыльнулся тот, — Да ты меня заводишь!

— А охаги потом съем в Рабу отеле, — спокойно припечатала Кикуко, — В память о тебе.

— Нахалка, — ухмыльнулся самый говорливый.

Как его с милой улыбкой назвала девочка, мне стыдно вам сказать. И что она добавила о нем — тоже. Но его перекосило. Взревев, он бросился на нее. И был сбит ударом ноги в грудь — Кикуко ударила ногой в бок, как настоящая каратистка. И его приятелю врезала по зубам. Вроде худая рука, но он взвыл. Замахнулась на вставшего вожака — сполз пушистый рукав, открывая руки, на которых были мышцы.

— Даже если ты из додзе, тебе несдобровать!

Тут державший меня взвыл. Хватка его ослабела — и я отчаянно рванулась в сторону. Брат Хикари встал между державшим меня и мною. И пнул в подбородок четвертого парня, рванувшегося к нему.

Кажется, и минуты не прошло — и все четверо хамов валялись, скрючившись и постанывая, на дороге. Кикуко, торжествующе ухмыльнувшись, отряхнула руки. Скептически посмотрела на Рескэ. Сказала лишь:

— Руки слабоваты. Ноги лучше.

— Я много езжу на велосипеде, — смутился мальчик.

— Да мне плевать! — проворчала девочка-якудза.

— Ээ… спасибо! — наконец-то смогла что-то сказать я.

Натолкнулась на пронзительный взгляд.

— Ты — дура, — спокойно произнесла моя спасительница, — Чтобы выжить, надо научиться драться самой, — с ухмылкой посмотрела на Рескэ, — Парни не всегда будут с тобой рядом.

— А я тебя всегда вижу в компании взрослого мужика, — ухмыльнулся мальчик.

— Не твое дело, сопляк.

— Но все-таки у тебя есть защитник, — мальчик не обиделся на ее хамство, а только подмигнул ей.