Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера
Шрифт:
<…>
Вчера вынырнул подоходный налог, сегодня финансовый гений Ю. Ларин177 выступил с идиотским проектом штемпелевания всех бумажных денег – на предмет покрытия государственного дефицита. Само по себе это уж так глупо, что не стоило бы на этом останавливаться, но, как этап на пути к отмене частной собственности, идея чего витает в воздухе, и этот проект показателен и тревожен.
<…>
Еще одна «приятность»: дворник явился сегодня с предупреждением, чтоб мы не пугались, если на днях произойдет обход всех квартир матросами, которые всюду ищут оружие!
15 декабря (2 декабря). Суббота. <…>
Второй день по городу громят погреба. Ночью наши девицы даже слышали довольно громкую стрельбу. Днем все трамваи стали там, где их застигло прекращение тока. В
<…>
16 декабря (3 декабря). Воскресенье. В «Известиях»: «Перемирие заключено». Вопрос о переброске войск хитро обойден. Бегство Николая II опровергается. Говорится открыто о лишении всех Романовых всего их имущества. «День» [155] истолковывает слух о бегстве Государя как объяснение, почему в Сибирь отправлен отряд матросов, настоящее назначение коих – привести к повиновению Сибирскую республику [156] . Трамваи сегодня ходят, но спектакли в Мариинском театре прерваны – из-за отсутствия топлива.
155
Газета, печатный орган меныпевиков-ликвидаторов.
156
В период с декабря 1917 г. по май 1918 г. общественно-политическим течением сибирской интеллигенции (Сибирскими областниками) в борьбе за суверенизацию края были созданы свои органы власти, готовые принять автономное управление Сибирью.
Вечером друзья (Стип, Замирайло178, Эрнст, Бушей, Аргутон) и Акица с детьми были заняты разглядыванием моей коллекции старинных рисунков; все это под лампой представляло собой прелестную картину уюта, однако передо мной мелькнул вопрос: неужели это один из последних вечеров, когда такая сцена еще возможна?.. Мы на вулкане, извержение коего как будто должно начаться в ближайшем будущем. Что, например, означают те три ружейных выстрела, которые раздались у нас где-то по соседству? Говорят, во многих местах продолжается разгром погребов и вокруг идет стрельба. Трудно справиться с начавшимся пьяным бунтом. Пьяный же бунт может повести ко всяким другим безобразиям. Разгромят погреба, а там и соседние лавки: торговля остановится, наступит полный голод, начнутся поиски по частным домам вина и хлеба. Тогда волей-неволей придется прибегнуть к террору и т. д. <…>
Вообще же, должен констатировать, что при всем теперешнем «ожидании конца» у меня на сердце все же теперь спокойнее, нежели вокруг 21 апреля или осенью, в период эвакуации [157] . Вот когда мной овладевала безумная тревога, и я всеми силами сопротивлялся, чтоб не впасть в полное отчаяние. Теперь же, когда все уже упущено, все шансы потеряны и едва ли вернутся при иных комбинациях, я чувствую себя в каком-то царстве по ту сторону разума и воли, исключительно во власти стихий. Это проще. «Ничего не поделаешь» – лучше, нежели сознание, что можно еще многое сделать, да вот те, от кого это зависит, не хотят, не понимают, своей же пользы не понимают!
157
Осенью 1917 г. Временное правительство, озабоченное приближением немецких войск к Петрограду, вынесло постановление о переносе основных государственных учреждений в Москву, однако в последующие несколько месяцев решительных действий предпринято не было.
<…>
17 декабря (4 декабря). Понедельник. <…>
На днях Арцыбушев179 слушал Троцкого – ту речь, которая была произнесена в Николаевском зале Зимнего дворца перед большевиками, сразу после того, как он, Троцкий, был освистан в Александровском зале только правой половиной Крестьянского съезда. Наружность, по словам Юры, у Троцкого жуткая: острая бородка, глаза разбойничьи, «пустой», бездушный голос. Пользование известными ораторскими приемами и самой бессовестной лестью. Побывал Юра и на казачьих съездах в Екатеринодаре и в Новороссийске. Каледина он описывает в виде эффектного генерала с сильно горбатым носом. Отличительная черта
18 декабря (5 декабря). Вторник. Уже лежа в постели, слышал выстрелы – около часу ночи. Это, вероятно, продолжают грабить погреба Елисеева, Баскова и Католической Консистории (тоже на нашей 1-й линии). Мотя напугана слухом, будто большевики собираются устроить забастовку прислуг (митинг на эту тему происходил у нас на углу) и устроить обход с этой целью всех квартир. Наши дворники и швейцар, в виде исключения в общем правиле, не бастуют. Среди дня пришлось заполнить заявление о неимении винного запаса. Это в предупреждение обыска (солдатами Финляндского полка).
<…>
Сегодня должны начаться мирные переговоры. Переговоры о перемирии завершились обедом, данным честь честью немецкими генералами. Воображаю, какая это была курьезная комедия и как все было пущено в ход, чтоб усыпить бдительность и ублажить кастовую взъерошенность! Впрочем, надо думать, что немцы «все делают хорошо» – «хорошая немецкая работа». Если даже инициатива и у них ошибочна, несчастна или преступна, то, раз дело вслед за тем началось, оно будет совершаться на пять с крестом. С другой стороны, что в политике не преступно? Во всяком случае, представляется преступным все, что не увенчивается успехом. Я же не могу (в качестве, ну, скажем, художника) не любоваться совершенством техники «в делах кесаревых», – и вот недостаток, а временами и полное отсутствие техники, мастерства в представителях нашей политики меня больше всего злили и огорчали. У большевиков в этой области, естественно, не может еще быть ни навыка, ни техники, ни мастерства – у них пока во внешней политике «художественная импровизация», но со временем они научатся и смогут сразиться с любым противником, недаром в них чувствуется что-то дьявольское! Переговоры о мире будут вестись: с одной стороны – гр. Черниным180 и Кюльманом181 (похоже, это очень серьезно), с нашей – для меня неизвестной величиной Покровским182.
<…>
<19 декабря (6 декабря)>
20 декабря (7 декабря). Четверг. <…>
Мой «послужной список» за эти полтора месяца существования большевистской власти как-никак складывается из следующих фактов. Я в первые же дни убедил Верещагина с двумя его помощниками оставаться при Зимнем дворце, и тем самым было сохранено какое-то ядро, не позволившее расползтись всему делу охраны художественных памятников, благодаря сохранению этого ядра и другие все комиссары, посаженные по дворцам при Временном правительстве, также остались на местах: в Петергофе, Гатчине, Павловске и в Царском. Благодаря моему же воздействию на Луначарского никакие посторонние организации или лица в Зимнем дворце не поселились, благодаря тому же воздействию Луначарский умерил свою декретоманию в области искусства. <…>
О мирных переговорах какие-то смутные, но тревожные слухи.
21 декабря (8 декабря). Пятница. <…>
Верещагин у нас сегодня завтракал. Бедняга совсем раскис. Он люто ненавидит большевиков. Я догадываюсь, что его служба – главным образом вопрос денег. <…> С ним и с Эрнстом отправились к Александре Николаевне Нарышкиной183 (верхний этаж ее особняка занимают Половцовы) – взглянуть… на ее картины, которые Александра Николаевна желала бы продать.
<…>
Идя оттуда уже в сумерки, любовались с Эрнстом роями галок, вившимися у Эрмитажа. Повстречавшийся нам М.И. Ростовцев184, которого я окликнул, тоже подивился этому зрелищу. «С чего это они так?» – «Очевидно, готовятся к пиру!» – «Да-да, нам с вами не миновать, впрочем, я и забыл, это только мне угрожает, вы же гарантированы – вы пользуетесь их милостью». – «Ну, если дойдет до этого – то мы вместе», – были мои заключительные слова этого курьезного диалога. Вся картина этой встречи врезалась мне в память; и кружащиеся галки над нами, и калмыцкое хитренькое и печальное, снизу вверх на меня поглядывающее личико Михаила Ивановича, и его приземистая фигурка, и шпиль Крепости по ту сторону белого поля Невы, и печальный петербургский горизонт… И ведь действительно этот милый человек воображает, что я пользуюсь большевистской милостью!