Моя рыба будет жить
Шрифт:
Все пошло наперекосяк после того, как я отправила ей фото себя в новой школьной форме, а она ответила мне смской в суперироничном стиле, что-то вроде: «Ну ваще форма за6ибись! Прям из манги! При6ли мне такую ж плз, буду на хеллоин яп 6кольницей!»
Для нее моя новая жизнь была всего лишь косплеем [72] , но для меня это была самая настоящая реальность. У нас больше не было ничего общего. Мы не могли обсуждать моду, или ребят в школе, или кто лузер, а кто — нет, или учителей, которые нам нравились или которых мы ненавидели. Встречи в чате и мейлы никуда не вели, а потом она стала тянуть с ответами все дольше и дольше и, в конце концов, вроде как вообще исчезла. Когда я пыталась выйти на нее онлайн, ее никогда не было, даже когда я точно знала, что она сидит в интернете, и тогда я поняла, что она заблокировала
72
Косплей
Я еще писала ей время от времени мейлы, но она практически никогда не отвечала. После моих похорон я попыталась честно рассказать ей о своих чувствах, насколько сильно я ненавидела школу и жизнь в Японии, насколько я скучала по Саннивэйлу, но я так и не смогла написать ей об идзимэ или о папе и вообще обо всей нашей ситуации, так что, если уж совсем честно, ей вряд ли все было полностью понятно. Не могу ее за это винить. Когда она наконец ответила, это был такой коротенький бодренький мейл, который совершенно ясно давал понять, что я не особенно ей интересна, если собираюсь ныть и дальше.
После этого я переслала ей ссылку «Трагическая и безвременная кончина переводной ученицы Нао Ясутани» на мои похороны. По большей части мне хотелось ее шокировать, но, кроме того, я немного гордилась количеством просмотров. Я все ждала и ждала, когда же появится ответ, но она так и не написала. Может, так оно и происходит, когда умираешь. Твой почтовый ящик всегда пуст. Сначала ты думаешь, никто не отвечает, и проверяешь папку ОТПРАВЛЕННЫЕ, чтобы убедиться, что твои письма ушли, а потом проверяешь провайдера, убеждаешься, что твой аккаунт в порядке, и в итоге приходишь к заключению, что ты мертв.
Теперь ты понимаешь, почему я чувствовала себя призраком. Японского призрака не проигнорируешь. Это тебе не американские привидения, которые расхаживают, одетые в простыню. В Японии они носят белые кимоно, и у них длинные черные волосы, падающие на лицо, а еще у них нет ног. Обычно это женщины, справедливо обиженные на мир, потому что кто-то сделал с ними что-то ужасное. Иногда, если с какой-нибудь женщиной обращаются совсем уж плохо, она может даже стать икисудама [73] , и, когда она спит, ее душа оставляет тело и странствует по ночному городу, совершая татари [74] и обрушивая месть на всех своих дерьмоклассников, которые пытали ее, сидя у них на груди. Это была моя цель на летние каникулы. Стать живым призраком.
73
Икисудама
74
Татари
Не такое уж это безумие, как можно подумать. Призрачная одержимость — это у нас семейное, хотя тогда я только начала это понимать. Папа начал вести себя еще более странно. Он сидел дома, пока было светло, но ночью, стоило нам с мамой заснуть, он уходил из дома пешком. Почему он потихоньку прокрадывался из дома ночью? Он тоже кого-то преследовал, как призрак? Превращался в вампира или вервольфа? Завел любовницу?
Я тогда лежала, бывало, в кровати, в ступоре, не в силах двинуться, и представляла себе, как он шаркает в ночи в своих драных пластиковых шлепанцах по кривым переулкам шитамачи [75] , через районы Аракава и Сэндзю, сквозь старые кварталы Асакуса и Сумида, где живет рабочий класс и которые совершенно пусты в это время ночи, потому что все спят. Через пару часов он добирался до маленького парка на берегу реки Сумида; там поставили низенькую бетонную стенку, чтобы дети в воду не падали, и я могла представить себе, как он, склоняясь, опирается на стенку и смотрит, как мимо проплывает мусор. Иногда я даже слышала, как он беседует с одичалыми кошками, таившимися в тенях и мусорных кучах. Иногда он сидел на качелях, курил последнюю Short Hopes и размышлял о том, как можно заставить потонуть еще живое тело. Когда сигареты кончались, он шел обратно и потихоньку
75
Шитамачи
2
Как-то ночью, недели через две после моих похорон, у меня был тот безумный космический сон про одну мою одноклассницу, сукэбан по имени Рэйко. Кажется, я тебе про нее уже рассказывала. Она была суперумной и популярной, такая японская Кайла. Она никогда не издевалась надо мной напрямую, то есть никогда на била меня, не толкала и не тыкала ножницами. Ей и не нужно было, потому что все остальные в очередь выстраивались, чтобы сделать это за нее. Все, что ей было нужно, — посмотреть на меня с таким выражением, будто она увидела какую-то полудохлую мерзость, и ее подруги тут же бросались выполнять свою работу. По большей части она даже не трудилась смотреть, но иногда я ловила на себе ее взгляд, когда она так неторопливо отворачивалась, и глаз ее был самой жестокой и самой пустой вещью на свете.
Это-то и было в моем сне, ее жестокий глаз, только он был гигантский, огромный, как небо. Не знаю, как объяснить. Была ночь, и я была на школьном дворе, в ступоре, лежа на спине в каком-то ящике, но, может, это был гроб. Одноклассники смотрели на меня сверху вниз, и глаза у них поблескивали, как у зверей в темном лесу. Потом они начали мигать и исчезать один за другим, пока не остался только глаз Рэйко, буравя меня взглядом, испуская что-то вроде лазерного луча, только это было что-то противоположное свету, что-то черное, холодное и пустое. Он рос, становился все больше и больше, давя сверху вниз, обволакивая меня, и весь мир, и все в этом мире, и единственное, как я могла спасти мир, это воткнуть мой маленький кухонный ножик прямо в зрачок, и я сделала это. Я закрыла глаза и пырнула ножом в эту темную дыру, еще и еще, пока не почувствовала, как что-то прорвалось. Густая жидкость, холодная, как жидкий азот, начала сочиться из разрыва в мембране. Я знала, мне надо подняться, но не могла двинуться, а потом мембрану прорвало, и ледяная жижа хлынула потоком, и было уже не успеть, но я знала: пусть я умру от холода, но мир будет спасен от ужасного глаза Рэйко — благодаря мне.
Лязг дверного засова разбудил меня. Это был папа, он вернулся с обычной ночной прогулки, и я осознала — это был сон. Стоял июль, было очень жарко и влажно даже ночью, но меня била такая дрожь, что зубы клацали. Я крепко обхватила себя руками и притворялась, что сплю, пока папа не вошел в комнату и не забрался в футон. Я подождала, прислушиваясь, пока не услышала, как он спит. Мама спала тихо, но папа всегда издавал губами тихие «пу-пу-пу», впуская и выпуская воздух. Когда стало ясно, что он заснул, я поднялась и постояла немного рядом с ним, наблюдая. Лампочка на мониторе в углу давала достаточно света, и я могла различить маленькую дырочку у него между губами, и мне стало интересно, что случится, если я зажму дырочку пальцем, но я не стала этого делать. Вместо этого я на цыпочках прокралась в гостиную.
Его куртка висела на крючке в прихожей, и я накинула ее на плечи. Эта куртка досталась ему от его компании в Саннивэйле, крутая высококачественная куртка из Gore-Tex, вроде тех, что дают актерам на съемках, с логотипом IT-компании на спине, и он, бывало, носил ее поверх толстовки с капюшоном в те дни, когда он сам был еще крутым и высококачественным, до полиэстровых костюмов. Гладкая шелковистая подкладка до сих пор хранила тепло его тела, но от прикосновения к голой коже я только задрожала сильнее. Я закуталась в куртку и сидела так, пока не согрелась.
Я подошла к двери, которая вела на наш крошечный балкончик, и прижалась лбом к стеклу. Никакого прекрасного вида с балкона не открывалось. Район, в котором мы жили, совсем не похож на тот Токио, который существует в голове у большинства людей, весь такой блестящий и современный, как Синдзюку или Сибуя, с небоскребами из стекла и бетона. Этот район был больше похож на трущобы, старый и перенаселенный, с низенькими уродливыми многоквартирными домами — цементные стены все в пятнах от дождя, — стеснившимися вокруг кривого переулка. Все, что видно было с балкона, — это стены и старый шифер пестрых крыш, и все это сходится под странными углами. Будто лоскутное одеяло, собранное из разномастных поверхностей и плоскостей, сшитое на скорую руку телефонными кабелями и проводами, которые свисали повсюду неряшливыми петлями.