Моя Шамбала
Шрифт:
Глава 5
Обрусевший немец Штерн. Анна. Любовь Жорки Шалыгина. Злополучные качели. Разлад.
Еще издали мы увидели толпу напротив моего дома и припустились бегом, чтобы не прозевать того, что там про-исходит.
– Что здесь, тетя Тань?
– спросил я Кустиху.
– Да Жорка Шалыгин пьяный. К Аньке лезет.
Напротив, за высокими воротами стоял крепкий дом обрусевшего немца Ивана Андреевича Штерна. Его предки стали служить России еще при Петре I, поэтому в их роду давно уже перевелись Иоганны и Арнольды, и появились Иваны и Андреи. Иван Андреевич
В доме у немца жила на квартире дальняя родствен-ница его жены Анна, полненькая светловолосая и белозубая веселая девушка двадцати пяти лет. Анна нравилась Жорке Шалыгину. Жорка мог увлечь занятным разговором, любил пошутить, что нравилось Анне, и она его ухаживания при-нимала. Иногда они ходили в горсад на танцплощадку, по-том он провожал ее домой, и они долго стояли у ее калитки, и на улице слышен был ее приглушенный счастливый смех. И, видно, к Анне Шалыгин относился серьезно, потому что стал реже пить. И Анне Шалыгин, наверно, нравился, иначе бы она до ночи у калитки с ним не стояла.
Жорка осаждал ворота серьезно. Погрохав кулаком в калитку, он стал с разбегу, словно тараном биться в ворота. Потом он полез через ворота. Он подпрыгнул, уцепился за воротину и стал подтягиваться. Один раз он свалился, но снова полез, и ему удалось, наконец, перевалиться через ворота. По ту сторону послышался раздраженный голос Штерна и пьяная ругань Шалыгина. Калитка открылась, и из нее вывалился Шалыгин. Он упал на спину и стал орать, обращаясь к людям:
– Немцы наших бьют!
– Жор, уймись, опять в милицию попадешь!
– сказала из толпы тетя Надя.
– Иди, проспись!
– Я Аньку люблю, - заплакал вдруг Жорка.
– Анька, выйди, а то утоплюсь, - заорал Шалыгин, раз-мазывая слезы по лицу. И вдруг быком бросился на ворота и стал колотиться об них головой.
– Ань, выйди, а то не уймется. И правда руки наложит на себя, - крикнула за ворота тетя Надя.
Анна, видно, чутко прислушивалась ко всему, что про-исходило, и слышно было, как она о чем-то спорила со Штерном.
Калитка отворилась, и Анна вышла за ворота. Зрители притихла. Шалыгин, увидев Анну, как-то сразу обмяк, с минуту смотрел на нее, будто глазам своим не верил, и не-ожиданно повалился ей в ноги:
– Анюта, не могу без тебя. Делай со мной что хочешь. Убей, а без тебя мне не жить.
– Что ж ты срамишь меня перед людьми?
– взмолилась Анна.
– Откуда ж ты на мою голову взялся?
Анна заплакала.
– Иди домой. Завтра поговорим.
– Прости меня, Аня?
– с надрывом прохрипел Жорик.
– Для меня твое слово - закон!
Шалыгин вобрал голову в плечи и, нетвердо ступая, пошел домой.
Вечером мать спросила тетю Нину:
– Чегой-то Жорка ломился к немцу сегодня?
– Чего, чего? Любовь - вот чего, - усмехнулась тетя Нина.
– Какая ж это любовь, если она видеть его не хочет? А ведь у них, вроде как, к свадьбе шло.
– Ну, к свадьбе не к свадьбе, а любовь между ними была.
– А что ж случилось?
– Да боится она. Шалыгин-то шальной. Вот этой своей шальной удалью он ее и напугал. 3наешь, у нас, где удаль, там и дурь. Ну ты что, правда, не знаешь, что случилось в горсаду?
– брови тети Нины удивленно прыгнули вверх.
– Ну, знаю, что Жорка с качелей свалился и в больницу попал, - ответила мать.
– Тогда слушай. Я же своими глазами все видела. Мы в то воскресенье с Женькой, Исааковой дочкой, днем в горса-ду гуляли. Шалыгин был выпимши, но не сильно. Говорят, от этой своей любви он на руках таскал Аньку по всем алле-ям. А она хоть и отбивалась, но хохотала. Наверно, это ей нравилось...
На беду Шалыгину попались на глаза эти чертовы ка-чели. Он купил два билета, но Анька с ним кататься не за-хотела. Я, говорит, с тобой боюсь, ты отчаянный. Это еще больше раззадорило Жорку, и он сел в лодку один. А мы с Женькой как раз собирались тоже покататься и стояли, смотрели. Шалыгин с шутками и прибаутками стал раска-чиваться. Сила-то есть - ума не надо. Лодка аж дыбом ста-новилась. Если бы не прутья, на которых она была закреп-лена, давно перевернулась бы. Прутья бились о переклади-ну и гнулись. Жорка одурел от восторга и орал что-то впе-ремешку с матом, продолжая раскачиваться. Народ собрал-ся у заборчика, ограждавшего качели. Даже другие качели остановились, и из них смотрели на Шалыгина. Женщины визжали и требовали остановить это хулиганство. А Анька стояла бледная, на глазах слезы, кулачки прижала к груди и что-то шепчет про себя. Появился милиционер и стал сви-стеть в свисток. Контролерша, наконец-то, подняла тормоз-ную колодку. И тут Шалыгин вылетел из лодки. Прутья ка-челей в очередной раз стукнулись о трубу перекладины, и Жорка не удержался. Руки разжались, и он вылетел из каче-лей, зацепив шеей прутья; пролетел всю площадку и упал на деревянный штакетник заборчика. Помогло то, что он как-то руками защитился, и туловище скользнуло по забору.
– Ну, Шур, мы думали, после такого Шалыгину конец. Народ ахнул. Мы бросились к штакетнику туда, где он упал. А он лежит весь в крови. Кровь течет из шеи, как прутьями зацепил. Смотрим, жив и даже в сознании. Только ругается и держится за шею рукой, а кровь сочится из-под пальцев. Белая рубашка стала алой как флаг, и лежит Шалыгин как подпольщик с обернутым вокруг тела флагом. И смех и грех. Мы орем: "Скорую, скорую вызывайте!". Кто вызвал, не знаем, только скорая приехала быстро. Анька поехала в больницу вместе с ним. Рана оказалась не опасной. Просто глубокий порез и содрана кожа. Крови потерял Жорка тоже не так уж много. Она у него свернулась быстро, как у соба-ки. Никаких переломов. Только два ребра ушиблены. Вот не верь, когда говорят, что пьяному - море по колено. Жор-ке наложили четыре шва, помазали йодом ссадины, и через два дня он уже был дома.
– А что ж Анька?
– спросила мать о том, что ее больше всего волновало.
– А Анька после этого наотрез отказалась встречаться с Жоркой, - заключила тетя Нина.
– Ты знаешь, Нин, а мне жалко. Ведь качели-то, - это из-за нее. Смелость свою доказывал.
– Вот и доказал, дурак!... Аньке-то это зачем? Бабе нужно, что б мужик надежный был. А Жорка баламут.
– Ну, не скажи, Нин. Он токарь пятого разряда. Полу-чает хорошо. Один, вот и дурит. А женится, еще как жить будут. И по сапожному делу мастер. Пол улицы обувь у него чинит.
– Это ты Аньке скажи, - усмехнулась тетя Нина.
– Ну и что ж, так Анька и не в какую?
– в голосе матери было сожаление.
– После этого месяц ходил за ней, на углу караулил, а потом напился и стал ломиться в калитку их дома. Первый раз Штерн сумел уговорить Жорку. Мол, иди проспись, а завтра приходи. Потом немец, он же тоже здоровый, помял Шалыгина и сдал в милицию. А это уже в третий раз.
– Да, Нин, видно здорово она запала Жорке в душу, ес-ли он головой на ворота кидается.