Моя шокирующая жизнь

Скиапарелли Эльза

Однажды вечером я проводила презентацию своей коллекции платьев герцогине Кентской, которая уже произвела сенсацию, когда носила одну из моих последних шляп-котелков. Герцогиня ожидала тогда своего первого сына, принца Эдуарда (нынешний герцог Кентский). В середине презентации произошел неуместный инцидент – погас свет. Нам оставалось только ждать, и тут герцогиня почувствовала первые схватки, и это чуть не свело меня с ума. Когда свет наконец загорелся, она вернулась к себе. Через двенадцать часов, 9 октября 1935 года, у нее родился сын, он чуть не явился в мир в парижском Доме моды.

У леди Порталингтон, замечательной хозяйки и моего большого друга, было чудесное жилье в Портмен-Сквер. По происхождению австралийка, она великолепно ассимилировалась в атмосфере английских традиций. Ее ланчи и обеды были знамениты: вкусная еда, безупречное обслуживание, но сама она во время этих восхитительных застолий ни к чему не притрагивалась. На летние периоды она снимала замок Сторнаузен в Шотландии, возвышавшийся над самым северным пляжем. Я приезжала к ней туда и оставалась на некоторое время. Очутившись в деревне Сторнаузен, путешественник словно переносился за пределы современного мира.

У обмазанных глиной домов, как у жилищ эскимосов, есть лишь дверь, окон нет. Жители молчаливы, просты, но учтивы. В

этом внушающем уважение замке, будто сошедшем с театральных декораций, леди Порталингтон с ее несравненным даром всех устроить как можно удобнее создала удивительно душевную обстановку. Она привезла из Лондона всю свою прислугу, комнаты оклеила старыми обоями с китайским рисунком, которые так хорошо сочетались с английской мебелью. В сезон охоты мужчины уезжали рано утром, а мы отправлялись пешком, увязая по щиколотку в вереске, на встречу с ними, назначенную на время завтрака. Несмотря на плохую репутацию английской кухни, надо признать, что завтрак в деревне (овсяная каша и кеджери – жаркое из риса и рыбы, приправленное карри) и завтрак в охотничьих угодьях (холодная дичь, бордо и шампанское) трудно с чем-либо сравнить, а уж перепелка, которую приходилось есть руками с тарелок Георгианской эпохи, – настоящая роскошь.

Гого продолжала менять места учебы. Она училась в школе в Париже до тех пор, пока не произошла история с одним крепким стариком, пытавшимся привлечь внимание девочек через стену, и это меня очень взволновало. Я отправила ее в Мюнхен, где ей предстояло изучать немецкий, но в основном она брала уроки кулинарии у русского шеф-повара. Мы впервые совершили путешествие по воздуху, это был полет в Мюнхен, попали в сильную грозу и при свете молний переживали головокружительные подъемы и падения. Сильно напуганная, я со своей обычной манией принимать неожиданные решения поклялась отныне передвигаться только по воздуху: я почувствовала, что, если не дам такой клятвы, никогда не осмелюсь сесть в самолет. Отныне это вошло у меня в привычку, но всякий раз, когда я усаживаюсь в кресло, меня охватывает и не отпускает минут десять приступ отвратительного страха.

Из Мюнхена я отправилась в Берлин, где меня ожидал Джером Хилл, американский друг, тогда и после незаменимый компаньон в прогулках по улицам и во всяких забавных выходках. Мы исследовали столицу, где гитлеровский режим становился все более агрессивным. Как настоящее представление после генеральной репетиции Муссолини, повсюду на прилегающих к Унтер-ден-Линден улицах возникали демонстрации, которые медленно шли к этой магистрали. Ночные кабаре всех видов, от «Содома и Гоморры» до «Голубого ангела», были открыты до рассвета. С нами ходил один английский друг, любитель красивых женщин, он часто ошибался – настолько соблазнительными оказывались «девочки» в некоторых кабаре. Мне было любопытно посетить знаменитый «Хаус Фатерланд» [103] , где на каждом этаже находился ресторан, украшенный по обычаю того или иного района Германии. Поднимаясь по внушительной зеркальной лестнице, я заметила в довольно невзрачной толпе кого-то, кто мне напомнил о Париже.

103

В этом кафе собиралась тогда берлинская литературно-артистическая богема, большей частью левонастроенная.

– Смотри, – сказала я Джерому, – наконец элегантная женщина!

– Боже! – воскликнул он. – Да разве вы себя не узнаете?

Париж, Лондон, Нью-Йорк… Мои путешествия становились все более частыми. Состоялась коронация Георга VI. Я устроила большой праздник в честь своих американских сотрудников и покупателей, а затем отправилась в сентиментальное морское путешествие на яванском судне, которое доставило меня в Лиссабон. В октябре Муссолини провозгласил себя королем, императором Абиссинии; и напряжение между Англией и Италией достигло крайней точки. Господин Антони Иден [104] , взяв на себя огромную ответственность, объявил о своих знаменитых санкциях, по моему мнению, бесполезных, безрассудных и даже просто пагубных. Итальянский народ, обработанный мощной пропагандой, совершенно не понял этого поступка, в результате молодые итальянцы все в большем количестве пополняли ряды чернорубашечников. Соглашение между Англией и Италией, подписанное графом Чиано [105] , пришло слишком поздно и не принесло ничего хорошего. С другой стороны, Мюнхенское соглашение [106] , вызвав нереальную надежду, извратило конечный результат. Если бы зажечь все праздные полемики, которые велись во всем мире, они светили бы подобно солнцу. Что касается меня, в тот период я никогда не встречала враждебности ни со стороны своих друзей, ни газет; никто даже не намекал на мое итальянское происхождение. Но не думать об этом я не могла и потому испытывала боль – так при изменении погоды ноет ампутированная конечность.

104

Иден, Антони (1897–1977) – премьер-министр Великобритании в 1955–1957 гг., консерватор. В 1935–1938 и 1940–1945 гг. – министр иностранных дел.

105

Чиано, Чиано ди Кортелаццо (1903–1944) – министр иностранных дел Италии и зять Б. Муссолини.

106

Достигнуто 29–30 сентября 1938 г. в Мюнхене главами правительств Великобритании (Н. Чемберлен), Франции (Э. Деладье), нацистской Германии (А. Гитлер) и фашистской Италии (Б. Муссолини). Предусматривало отторжение от Чехословакии и передачу Германии Судетской области, а также удовлетворение территориальных претензий к Чехословакии со стороны Венгрии и Польши. Предопределило захват Германией всей Чехословакии (1939) и способствовало развязыванию Второй мировой войны.

Тем временем жизнь моя шла своим чередом. В последние годы для Гого наступили великолепные, волшебные времена, спокойные, беззаботные, которые Лондон переживал перед войной. Моя дочка вела идеальную жизнь: театр, танцы, большие балы.

Летние платья Скиапарелли, 1937

Свои уик-энды она проводила

за городом, несколько раз ей предлагали выйти замуж, кокетничала, надеюсь. Гого всегда жаловалась, будто я хочу, чтобы она одевалась как ребенок, но на этот раз ей было дано разрешение одеваться в соответствии с собственными вкусами. Ее любимым платьем было темно-синее, облегающее, украшенное на груди большим сердцем, вышитым блестками розового цвета «шокинг». Она стала очень красивой и чувствовала себя не просто взрослой, а неотразимой женщиной-вамп.

Тем не менее чувство незащищенности накануне войны вынудило меня закрыть лондонский Дом моды. Это был очень печальный момент, я считала лондонские годы одними из самых счастливых в своей жизни.

В Париже, в нашем Доме мод, безумие моды продолжалось. Мы выпустили шляпу-куклу, такую маленькую, что даже смешно. Но ее быстро приняли в Америке как самую крупную революцию в моде со времен Второй империи, когда императрица Евгения носила шляпы с перьями. Ногти, украшенные бриллиантами, также произвели фурор. Витрину на Вандомской площади мы украсили в стиле «витрины мира» – трогательное усилие, чтобы поддержать проигранное дело: большой стеклянный глобус с белыми порхающими голубями, а один голубь сидел наверху, держа в клюве оливковую ветвь. Однако благие надежды и вызывающие смешки становились все более печальными. Из Италии я получила предупреждение, что работающая у меня женщина, которую я ни в чем не подозревала, на самом деле шпионка и получает за эту работу очень небольшое вознаграждение – стоимость платья, которое она могла бы получить и у меня. Власти ее предупредили, а я вызвала ее в свой кабинет и предложила в трехдневный срок покинуть Францию. Она все отрицала и, рыдая, ушла. Именно она была виновна во многих прежних неприятностях, и моих, и тех, кто ко мне приходил.

Бутик Эльзы Скиапарелли

Парижские женщины, как бы предчувствуя, что это их последний шанс, выглядели особенно шикарно. В глазах элегантного света, который еще не получил названия «общество кафе» [107] , бесспорной царицей моды и модных журналов была Дейзи Феллоуз [108] . Она сама преобразовала себя в очень красивую женщину и, помимо этого, обладала бесспорным пониманием элегантности. Но время от времени она, однако, появлялась ужасно одетой, только чтобы досадить людям и доказать, что не зависит от принятых вкусов. Дейзи олицетворяла собой смесь Англии и Америки с французским налетом, вносила «ля» в песню моды. Миллисент Роджерс, дочь нефтяного короля Бенджамина Роджерса, выделялась среди самых красивых женщин и без видимого усилия, совершенно естественно носила самые невероятные украшения с хлопковыми блузками и спортивными юбками. Она обладала необыкновенными манерами, иной раз эксцентричными, иногда сама рисовала эскизы своих украшений, отличавшихся редкой красотой и странной формой. Я надеюсь, что когда-нибудь мы увидим их воспроизведенными. Необычайно богатая, она могла бы при своем огромном таланте и беспредельном благородстве стать известной художницей. Во время войны Миллисент создала анонимно систему помощи: использованные хирургические инструменты собирали в госпиталях и клиниках, приводили в порядок и отправляли на разные фронты. Позднее она приняла решение удалиться от общественной жизни и большую часть времени проводила среди индейцев. Когда она умерла от застарелой болезни сердца, все индейцы пуэбло города Таоса (штат Нью-Мексико) попросили допустить их в церковь – такого раньше никогда не случалось. Миллисент их понимала и помогала им, и они захотели передать ей высшее выражение благодарности. Они стояли перед белой священной горой, окаймленной цветами, у подножия которой возвышалась огромная, блестящая новогодняя елка. Закутанные в полосатые разноцветные плащи, прямые, молчаливые индейцы пристально смотрели на ель и на восходящее солнце. Я тоже хотела бы там присутствовать, чтобы проститься с ней, я любила ее и бесконечно ею восхищалась.

107

«Caf`e society» – космополитическая среда. – Прим. пер.

108

Феллоуз, Дейзи (1890–1962) – популярная фигура парижской светской жизни 1920–1930 гг., законодательница моды, литератор, глава парижского бюро журнала Harper’s Bazaar в 1930-е гг. Она считалась самой элегантной женщиной своего времени и покровительствовала авангардным модельерам. У нее были необыкновенные родители: мать – Изабель Бланш Зингер родилась в семье основателя империи швейных машинок «Зингер» Исаака Меррита Зингера, отец – Жан Деказ, третий герцог Деказ и Глюксберг.

Ботинки из черной замши с мехом обезьяны от Скиапарелли, 1938

В тот год устраивали много балов, и самым привлекательным был бал у графа Этьена де Бомона, известного своими костюмированными праздниками. Этот бал назывался «При дворе во времена Расина». Я на него отправила Гого в качестве жены посла, принцессу Понятовскую [109] в качестве посла, Еву Кюри [110] в костюме мандарина и Розамунду Феллоуз в облачении танцовщика. Сама я оделась как принц Конде [111] : большие, длинные белые и синие страусиные перья волочились по полу, но никто так и не понял, кого я изображала. Этот бал приняли очень серьезно, и никто не чувствовал себя вне времени, что случается, когда смысл шутки преобладает над удовольствием.

109

Понятовская, Мария Терезия – племянница последнего польского короля и сестра маршала Иосифа Понятовского.

110

Кюри, Ева (1904–2007) – младшая дочь Марии и Пьера Кюри, французских физиков, одних из создателей учения о радиоактивности.

111

Людовик II Бурбон, принц Конде (1621–1686) – известный под именем Великого Конде – один из знаменитых полководцев Франции.