Моя шокирующая жизнь
Шрифт:
Когда я вижу, что все мои новые идеи, все мои намерения подхвачены не только привычными копировщиками, но и теми, кто сам делает коллекции, известные и успешные, – чувствую себя в прекрасной форме. Конечно, эти люди зарабатывают гораздо больше, чем я, но разве это важно! Что может более укрепить дух, чем когда даешь, не получая ничего взамен! Короче, я убеждена, что запреты, начавшиеся в 1947 году, угрожают истинной французской элегантности.
Платье за 25 тысяч франков, которое меня поразило в 1945 году, быстро превратилось в платье за 100 тысяч франков, за 200 тысяч или за 300 тысяч франков, то есть от 100 до 300 фунтов, или от 500 до 900 долларов. Но в эту цену не входят права на экспорт, а в Америке они невероятно высоки, поэтому цена платья часто становится крайне высокой. Многие страны упразднили все возможности импорта, по меньшей мере законного, и подобные законодательства всегда оставляют открытыми пути для нечестности, а большинство людей инстинктивно в душе контрабандисты. Иногда качество такой одежды оказывалось невысоким, но тем легче ее копировать. Таким образом, несмотря на все законодательства, изделия добываются обманными способами, и женщины, замечающие, что с каждым днем их бюджет уменьшается, вынуждены покупать готовые.
Наконец наступил 1947 год, и ловко изобретенный, прекрасно финансированный стиль «нью лук», запущенный при оглушительном шуме рекламы, закончил свое самое короткое в истории моды существование.
В водовороте этих событий Скиап держалась на поверхности, как пробковая кора в бурю. Существование было полным, она встречалась с многими людьми, часто выходила в свет и расцветала в атмосфере оптимизма.
Платье от Скиапарелли, 1948. Фото Вилли Майвальда
Снова стали давать балы, и Скиап осознала, что проще и дешевле устроить один большой бал, чем несколько небольших приемов, и организовала «Бал шара». Пригласительные билеты были сделаны в форме знаменитого воздушного шара братьев Монгольфье [158] , и гостей попросили при входе держать их в руках. Существует клуб поклонников круглого воздушного шара, и эти шары целыми днями запускаются в воздух, отдаваясь на волю ветра. Скиап арендовала на вечер самый большой шар, попросила наполнить его газом и поместить в своем саду, где он возвышался до крыши. В корзине находился человек, странным образом похожий на Пикара, аэронавта и исследователя океанских глубин; быть может, сам Пикар – инкогнито… Между деревьями светились зеленые и розовые огни, столы были покрыты скатертями розового цвета «шокинг». Гости прибывали через двор и смотрели в окна на сад, затянутый дымкой, и им казалось, что они видят в свете радужных лучей гигантского серого слона. У Скиап спрашивали, как ей удалось ввести его туда, не догадываясь, что шар можно пронести в любое место.
158
Монгольфье, Жозеф Мишель (1740–1910) и Жак Этьен (1745–1799) – французские изобретатели воздушного шара (аэростата).
Вечер удался на славу: женщины сияли и искрились, как в довоенные времена; махараджи и их жены дополняли красоту праздника. Это был вызов суровым годам, недавно всеми пережитым, – некое предзнаменование будущего. Присутствие воздушного шара представляло собой некоторый источник опасности, и пришлось установить скрытую охрану, чтобы он не взорвался при малейшем контакте с сигаретой. В то время еще не критиковали устроителей балов, их даже хвалили, потому что развлечения были полезны для дел.
В атмосфере веселья и эйфории возрождения я арендовала небольшую резвую яхту, намереваясь отправиться на ней в Грецию. Я никогда там не была и в конце концов так туда и не попала.
Кто в своей жизни не мечтал владеть кораблем?.. Мой корабль мечты носил название «Райатеа» и принадлежал одной из обладательниц лицензии на вождение яхты; сама я в этом ничего не понимала.
Нас было четверо: художник Дриан, американский дипломат Ховард Рейли, португалец Дуарте Пинте-и-Куэллу, которого мы прозвали Юнгой по причине его навигационных познаний, и я. Мы попросили португальского друга взять с собой гитару, но играть на ней он не умел, что нас очень разочаровало. Если существовал предназначенный возродить греческие традиции корабль, который сел на мель, то это яхта «Райатеа». Мы отправились с запасом провизии, большими надеждами и с радостью в сердцах; к тому же – как ни странно, но факт – под британским флагом. Мы не предусмотрели, что этот флаг из-за напряженной политической обстановки в Италии в тот момент предопределил наше поражение. Нас тут же приняли за англичан и не хотели ничего слушать, а при этом трудно было найти менее «британское» судно. Наш капитан, поджаренный солнцем, был бретонцем, Луи тоже бретонец; механик Жан, который все чинил и целыми днями всех разыгрывал, приехал из Парижа – настоящий парижанин-простолюдин; а Мимиль, повар, – швейцарец.
Я сожалею, что не обладаю энциклопедической памятью и не помню всех важных событий. В памяти остались лишь самые мелкие, безобидные факты. А вот морское путешествие на «Райатеа», прошедшее в конечном итоге без приключений, помню в малейших деталях. Я совершила редкий для меня подвиг – полностью положилась на ход событий. Дриан делал записи, и я могу восстановить подробности этого плавания, которое началось как у Одиссея, а закончилось жалкой участью рыбы, выброшенной на сухой песок.
«Райатеа» – странное судно, и именно поэтому случилось так, что на борту его собрались столь необычные пассажиры. Море, даже когда оно было спокойное и ровное, подпрыгивало, танцевало, испытывало килевую качку, так что мы чувствовали себя как на русских горках. Меня тотчас же прозвали Неукротимой, потому что я решительно отказывалась принимать малейшую трудность. Так, танцуя, прыгая и качаясь в тревожащих ритмах, мы прибыли в Виареджо, где британский флаг принял свой первый удар от «итальянского сапога».
Мы не без труда отдали якорь, и нас отправили на другую сторону набережной. Сопровождаемые угрюмыми взглядами, мы очень быстро снова пустились в плавание, потому что экипаж начал проявлять недовольство. Но в открытом море мы снова обрели беззаботность и хорошее самочувствие, что поддерживалось отличной кухней Мимиля. «Райатеа» продолжала прыгать на волнах, блюда вальсировали как сумасшедшие, а Луи вздыхал: «Что подумает мадам Рено, владелица, когда увидит, какой ущерб нанесен яхте?..» С другой стороны, зачем нужно судно, построенное для пикника на пирамидах? Дородный капитан не знал Греции, не знал Италии, боялся воды и находил море слишком просторным.
Юнга по ошибке продемонстрировал нам, что может немного управлять судном, и мы это тотчас же использовали; час расплаты наступал для него между полуночью и двумя часами, когда он спал, приткнувшись где попало. Мы достигли Неаполитанского залива, не было видно ни одного корабля. Должно быть, у «Райатеа» был ангел-хранитель, который охранял судно и вел его через ревущие волны, а они бушевали с непостижимой скоростью и стремились опустошить берега. Такой бури Неаполь не знал много лет.
Неукротимая спустилась, чтобы сменить халат на длинные брюки. «Если нам суждено умереть, – заявила она, – будем по крайней мере выглядеть прилично!»
Чудом избегая огромных волн, мы сумели прийти в порт Неаполя, где английский флаг сделал свое дело. Однако мы не нашли никого, кто дал бы нам разрешение бросить якорь, казалось, все вымерло кругом. В конце концов, стоя на палубе, Неукротимая принялась так громко и отчетливо выражать свое мнение на этот счет, что ее услышали. Ничто не могло устоять перед итальянским потоком проклятий, который эта англофранцуженка вылила в уши огорошенной администрации порта. Четверым путешественникам разрешили сойти на берег. Прежде всего они отправились в Помпеи. К ним приставили гида с ультранационалистическими взглядами, который прилип как пиявка к американскому дипломату, не прекращая ни на минуту – на кухне, в бане, в булочной, у непристойных фресок – подробно объяснять, как Помпеи были разрушены… американцами. Гид был настолько категоричен в своих заявлениях, что несчастный Ховард, усталый и побежденный, в конце концов вежливо согласился с его словами.
Мы провели вечер у Габ де Робилан, на вилле Эмма в Позилипо, подаренной Нельсоном [159] леди Гамильтон [160] . Огромная великолепная терраса размером около двухсот метров выходила на Искью, Капри и Везувий; оттуда были видны обветшалые стены дома Саллюстия и блуждающая тень Агриппины [161] .
Ночь кончилась балом-маскарадом на яхте. Неукротимая, не слишком разбиравшаяся в музыке, играла на гитаре «Аддио, Наполи!» [162]
159
Нельсон, Горацио (1758–1805) – английский флотоводец, его имя стало символом военно-морской мощи Англии.
160
Гамильтон, Эмма (1765–1815) – возлюбленная Г. Нельсона. Благодаря своим скандальным любовным интригам, красоте и художественному таланту леди Гамильтон была в конце XVII – начале XIX в. настоящей европейской знаменитостью, увековечена в многочисленных романах и театральных пьесах.
161
Саллюстий (I в. до н. э.) – римский историк; Агриппина (Старшая) – жена прославленного полководца Германика. – Прим. пер.
162
«Прощай, Неаполь!» (итал.). – Прим. пер.