Моя шоколадная беби
Шрифт:
– Если ты не выпьешь антибиотик, то будешь мучительно умирать от заражения крови или чего-то вроде того. Я в этом не очень хорошо разбираюсь.
– А если выпью, буду лет двадцать гнить в тюряге. Нет, негрила, я выбираю первое.
– Пей!
– Да кто ты такая?! – Эти слова он проорал, попытавшись подняться и выбить ковш и таблетки у неё из рук. Катерина, с трудом увернувшись, удержала всё это и отставила на стол.
– А-а, знаю, негрила, тебя подослал Сизый, чтобы ты меня отравила! – Он опять попытался привстать, но сил у него не хватило, и он упал на древнюю подушку в несвежей, цветастой
– Ну, что ж, – сказала весело Катерина, взяла со стола пистолет и прицелилась ему в лоб. – Раз я от Сизого, и пришла тебя убивать, то…
– Ладно, негрила, давай таблетки!
Катя быстренько поменяла оружие на ковшик с водой и лекарства. Пока он пил, она смотрела, как острый кадык ходит по его горлу вверх-вниз, вверх-вниз.
«Почему я его не боюсь?» – снова вернулась не новая мысль.
Он выхлебал воду, проглотил таблетки и откинулся не на подушку, а на потрескавшуюся от старости белёную стену.
– А ещё Сизый сказал, чтобы я сделала тебе перевязку. Сейчас схожу за водой, вскипячу, тут где-то была керосинка, и перемотаю твоё брюхо свежими бинтами. А там выживай, как хочешь.
– И ты не пойдёшь в ментовку?..
– Наверное, нет. С этим домом меня кое-что связывает…
– Я понял, негрила.
– Меня зовут Катя. – Всё-таки, проняла её эта «негрила».
– Катей можно звать толстую, рыжую, веснушчатую деваху. Тебя зовут Кэт.
– Ещё раз назовёшь меня Кэт, я выпущу в тебя всю обойму.
– Кэт, Кэт, Кэт и ещё раз Кэт! Ну, стреляй! Кэт! Кэт или негрила! Третьего не дано!
Третьего не дано.
Она развернулась и пошла за водой. Ей удалось раскочегарить старую керосинку и вскипятить дождевую воду.
– Спускай штаны, буду тренироваться в милосердии. Никогда не делала перевязок.
Он послушно расстегнул ремень милицейских брюк. Живот у него был бледный, впалый, и никак не походил на живот голливудского героя. Катерина размочила заскорузлые от крови бинты и осторожно сняла повязку.
– Красиво, – сказала она, рассмотрев уродливый шов, сквозь нитки которого сочилась кровь. – И как с таким брюхом тебе удалось так далеко забраться?
– Ха! Всё тебе расскажи.
– Я на твои вопросы отвечала прилежно.
– Ладно, Кэт. Я благодарный. Откровенность за откровенность. Только не беги с этим в криминальные новости. Ты вообще с этим никуда не беги. А то Сизый тебя…
– Долго воду толчёшь.
– Ну, в общем, я парень ловкий. И смелый, и умный, и сильный. Когда из больницы выбрался, там во дворе грузовик стоял, смотрю, номера Московской области. Ну, я подтянулся, и в кузов. Правда, чуть обратно не сиганул – в кузове гроб стоял, кто-то видно покойника из морга забрал. Потом мне всё по барабану стало, потому что я отрубился, а когда очнулся, уже темно было и на кочках трясло. Выглянул, вижу – периферия. То есть, то, что мне нужно. Только грузовик чуть притормозил, я спрыгнул на ходу. Хорошо, в этой деревне ни одного фонаря нет. Выпрыгнул я и пошёл. Куда, зачем, не знал. Думал, сдохну, так на свободе. – Он говорил, задыхаясь, из последних сил. Но Катерина не стала его останавливать. Она твёрдо решила получить плату сполна за свои откровения и своё милосердие.
– Так на свободе. Выбрался я из деревухи, хотел в лес уйти, а тут поле да поле… И вдруг хибара эта заброшенная, несчастная, погибающая, такая же, как и я. Замок сбил, а тут – и кровать, и подушка, и керосинка. Я так понял – это мне последний подарок судьбы. Оказалось, что не последний. Последний – это ты, Кэт, Кэт, Кэт. Ну, как тебе мой сериал?
– Умереть, не встать.
Роберт пришёл в себя, когда какой-то ранний петух проорал свой незатейливый клич. Он очнулся на ступенях крыльца, и первое, что почувствовал – холод и страх. Было уже светло: июньские ночи короткие, и небо, хоть и хмурилось после дождя, но всё же светлело, с каждой секундой поддаваясь настойчивому рассвету. Ступеньки, на которых он лежал, были мокрыми и холодными. Настолько холодными, насколько может выстудить дождливая летняя ночь тёплое дерево.
Роберт Иванович открыл глаза, посмотрел на светлеющее небо, на мокрые плети плюща, обвивающие перила крыльца, увидел распахнутую дверь бани и… всё вспомнил.
– Катя! – крикнул он. Или ему показалось, что крикнул, а на самом деле, он только бесшумно подвигал губами?..
Боль, поселившаяся в груди, осталась, но теперь она была приглушённой, давала двигаться и дышать. Роберт Иванович осторожно приподнялся и сел.
– Катя! – на этот раз действительно крикнул он. – Катерина!
В ответ ему раздалась разноголосая петушиная перекличка.
– Катя! – придерживаясь за перила, он с трудом поднялся и зашёл в дом.
Катерины не было ни в тесной кухоньке, ни в просторной комнате, ни в огромных сенях. Когда он потерял сознание, была ночь. Была ночь, они парились в бане, потом выскочили во двор, и его так взволновало её отчаяние и её тайна, что сердце…
Он сходил в баню, забрал одежду – свою и Катеринин красный сарафан.
«Аптека!» – вспомнил он. Она пошла в аптеку, чтобы купить для него лекарства.
Почему она не оделась? Боль в груди прошла, но почему-то стало жечь в горле.
Она не оделась, не взяла денег, выскочила на тёмную улицу, даже толком не зная, где находится этот чёртов аптечный киоск.
Если с ней что-нибудь случится, он себе этого никогда не простит. Как не простил себе того, что случилось с Ирочкой.
Роберт Иванович оделся. Джемперочек и джинсы. Он специально купил их, сменив свой высмеянный Катериной «дирижёрский» имидж на более демократичный. Демократичный, а не молодёжный. Роберт искренне полагал, что молодиться – это очень дурной тон.
Жжение в горле не проходило, а только усиливалось, но это была ерунда по сравнению с той болью, которая пригвоздила его ночью к ступеням крыльца. Он подошёл к деревянной бочке, стоявшей у дома; туда с крыши во время дождя по специальному желобку стекала вода. Роберт умылся прямо оттуда, и, не удержавшись, хлебнул пару глотков невкусной, с привкусом затхлого дерева воды. Это было негигиенично, но захотелось почему-то именно этой, дождевой воды из старой, трухлявой бочки. Жжение из горла спустилось в пищевод, а оттуда трусливо удрало в желудок.