Моя сумасшедшая
Шрифт:
— Выслушайте меня еще раз, — перебила Юлия. — Сегодня вечером после несчастного случая на охоте умер Александр Игнатьевич Булавин. Вы с ним были знакомы, верно? Со дня похорон Булавина, в соответствии с распоряжением, подписанным моим мужем, начнутся повальные аресты. В списке имеются имена Марьяны Коваль и ваше. Вероятно, еще чьи-то, но они мне не известны. Я это знаю так же достоверно, как то, что сейчас сижу перед вами. У вас есть сутки. И у жены Казимира, которую я не смогу предупредить, потому что мне необходимо немедленно вернуться домой…
— Я сообщу Марьяне, — растерянно пробормотал священник. — Завтра в полдень — она как раз придет меня сменить.
— Нет! Слишком поздно.
— Но я не могу уйти. Казимира нельзя оставить ни на минуту, а Марьяна за городом.
— Что с ним? Где он?
— Дипсомания, — отец Василий спокойно выдержал ее недоумевающий взгляд. — Говоря человеческим языком — запой. Сейчас спит, но в любую минуту может начаться приступ бреда. Худо.
— Вот как… — Юлия на мгновение опустила веки. — Отец Василий! Прошу вас, поезжайте к его жене прямо сейчас. Не теряйте ни минуты, — она достала из сумочки конверт и протянула: — Здесь деньги. На первое время хватит. Попытайтесь пробраться в Россию. Есть у вас надежные люди, которые смогут приютить?
— Думаю, да…
— Будьте предельно осторожны. Никому ни о чем не говорите, в особенности избегайте знакомых Казимира и Марьяны. Среди вашей бывшей паствы, я уверена, тоже есть информатор. Я останусь здесь, но на рассвете мне придется уйти. Пришлите кого-нибудь, кому доверяете.
— Благодарю вас, Юлия Дмитриевна… Есть такой человек. Он врач.
— Отлично, — она быстро взглянула на фанерную дверь, отделявшую ее от спальни Казимира. — Как зовут доктора?
Отец Василий назвал имя, которое Юлия тут же забыла.
У нее тяжело защемило сердце, когда священник, уже на пороге, троекратно перекрестил ее и исчез в темноте.
Юлия задвинула засов и вернулась в мастерскую. Убрала с дивана одеяло и подушку. Не спеша, словно впереди у нее была целая вечность, выкурила папиросу и отправилась за ситцевую занавеску, где стоял умывальник. Сполоснула холодной, пахнущей железом водой лицо, окончательно смывая следы помады и пудры.
Когда она вернулась, на диване, кутаясь в больничный халат какого-то чугунного цвета, сидел Казимир Валер. Босой, обросший ржавой клочковатой щетиной, с опухшим несчастным лицом.
От неожиданности Юлия охнула.
Художник прищурился на лампу и хрипло попросил:
— Принеси мне глоток воды… А лучше бы — яду…
3
Она сразу же отправилась в кухонный закут. Нужно напоить его чаем.
Кляня себя за неумелость и беспомощность, разожгла старый примус, водрузила на него жестяной полуведерный чайник. Перемазалась сажей — грязь тут была невероятная. Пока возилась, услышала Казимира. Голос был раздраженный, полный муки. Торопливо зачерпнула из ведра желтоватой воды и бросилась в комнату.
— Де ти, в бiса, подiлася! — грубо, не глядя, позвал он. Не услышав ответа, глотнул, поморщился и с брезгливостью отстранил кружку. — Не могу… Сейчас вывернет… о, боже, голова… Ты откуда взялась? Где остальные? Где Василий?.. Вот душа-человек — все понимает. Налил стаканчик… Ви зрадили мене, люба пaнi Юлiє!
— Прекрати, Казимир, — она устало опустилась рядом.
— Погано менi… До скону…
— Что ты делаешь с собой? Ради чего ты себя убиваешь? Где твое мужество? Это не я тебя предала — ты сам превращаешь в ничто свою жизнь. По какому праву? Какой в этом смысл?
— Може, я саме цього i хочу, — пробормотал художник. — Померти… Що ти про це знаєш? Ти молода, щира та лагiдна жiночка… Що тo6i взагалi вiдoмо про те, як кожна мить перетворюється на невблаганну брудну безодню?.. Якому ceнcoвi з цим впоратися?
— Послушай… — она быстро прижалась щекой к его плечу, почувствовала шершавую грубую ткань, судорожное напряжение мышц и отпрянула. — Послушай, о каком понимании ты говоришь? Разве у нас было время узнать друг друга? Все вслепую, на ощупь, с оглядкой. Если бы мы могли хоть немного побыть вдвоем! По-настоящему, в тишине… Неужели ни ты, ни я не заслужили хоть немного счастья?
— А кто тебе сказал, что заслужили? Доля, i квит…
— Не говори так! — воскликнула Юлия. — Никто не знает своей судьбы… — она остановилась, пораженная внезапной мыслью. — Здесь, в городе, живет один человек. Я вижу его каждое утро из окна, когда он идет на службу. Пешком, в любую погоду. Сутулится, кашляет, носит мятую шляпу. Никого не замечает. Живет, как все, обычной жизнью. Это гениальный поэт, который за всю жизнь не напечатал ни строчки. И не напечатает. Все его стихи — в старой бухгалтерской книге. Он умрет, а соседи отправят ее на помойку… И ты смеешь утверждать, что твое знание глубже, больнее?! Решать, кто ты и зачем пришел в этот мир, нужно прямо сейчас, потому что все мы однажды исчезнем…
— Туда и дорога. Может, он и великий поэт, а я — старая бездарная вешалка. Спившийся маляр. Исторический хлам эпохи индустриализации…
Она подняла руку, коснулась его затылка, запустила пальцы в спутанные пряди. Чайник вскипел и залил примус. За занавеской зашипело.
— Чай у тебя есть? — спросила Юлия.
— Нету. Не употребляем-с, — к Казимиру снова вернулась раздражительность. — Постой, не убирай руку… Ты просто не представляешь, что такое — протянуть один-единственный день. Так, как я живу… И хватит об этом, оставь меня в покое, у меня башка сейчас расколется, как гнилой арбуз…
— У нас с тобой совсем мало времени. Поэтому я должна тебя попросить…
— Побудь со мной там… в спальне, — перебил он, глядя в пол.
— Не могу.
— Почему?
— Прошу тебя, выполни мою просьбу, — повторила она. — Посмотри на меня! Слушай внимательно: ты должен уехать. Исчезнуть из города. Поезжай куда-нибудь, сейчас лето, это просто. Поживи у друзей… хотя бы несколько месяцев.
— Нету у меня друзей, — отворачивая лицо, возразил он. — Разбежались. И ехать мне некуда. И вообще — с какой стати?