Моя жизнь и прекрасная игра
Шрифт:
"Вот и хорошо! Значит, Дико никуда не надо ехать. По правде говоря, мне совсем не хотелось, чтобы он уезжал".
Лицо Дондиньо посуровело. Он очень редко не соглашался с женой, но она хорошо знала, что значит такое выражение на его лице.
"Ты дал слово Валдемару и клубу в Сантусе, Дико. Значит, тебя там ждут. И ты поедешь! Ты ничем не обязан клубу "Нороэсте". А о нас не беспокойся. Тебе выпал шанс, надо им воспользоваться. Главное, чтобы ты не разделил мою судьбу".
Он взглянул на дону Селесте. Она не возразила, ведь это был ее главный аргумент на протяжении стольких лет.
Мы долго не ложились спать. Сидели в кухне и разговаривали. Утром, пока мама готовила нам легкий завтрак в дорогу, все, начиная с дедушки и доны Амброзины и кончая моей сестрой Марией Лусией, давали мне бесчисленные советы. Доходила до меня, наверное, только десятая часть того, что говорилось. Я все еще никак не мог поверить, что уезжаю из дома. Вернулись сомнения, одолевавшие меня, когда я размышлял год назад о поездке в Рио-де-Жанейро с Тимом, причем теперь эти сомнения даже возросли.
Я представил себе Нейцу, по которой наверняка буду скучать. Интересно, как она будет относиться ко мне, если я когда-нибудь стану знаменитым. Я, разумеется, не мог думать только о Нейце и переключил свое сознание на знаменитых футболистов "Сантоса", с которыми мне придется встретиться и тренироваться, а может, и — даже дух захватывает! — с ними вместе играть. Я знал их всех по фотографиям и радиорепортажам, а еще по товарищеским матчам, которые "Сантос" играл в Бауру и на которые Дондиньо обязательно брал меня с собой. Неожиданно меня охватили сомнения, я ощутил страх. Я пытался избавиться от него, снова переключив свое внимание на Нейцу.
Смогу ли я играть против такого футболиста, как Зито? Или Формига? Или Васконсепос? Стоит мне появиться на поле, они наверняка расхохочутся над щуплым мальчишкой. А то и сочтут унизительным для себя играть с таким молокососом! Если действительно произойдет такой конфуз, как я вернусь домой? Мне стыдно будет смотреть в глаза родным и друзьям.
А если они "снизойдут" на поле лишь для того, чтобы посрамить меня своим высоким мастерством? А если они изберут меня мишенью для своих грубых шуток и выставят на посмешище как самонадеянного идиота? В конце концов, они ведь звезды первой величины. А с кем я до сих пор играл? С такими же мальчишками, как сам. Разве что в "Радиуме". Но что такое "Радиум"? Третьестепенная команда городишка Бауру. А что мне, собственно говоря, позволяет мечтать об игре в такой классной команде, как "Сантос"? Интересно, что думает
Валдемар ду Бриту по этому поводу? Или он на самом деле уверен, что так и будет? Может, он решил поставить меня в неловкое положение, тогда ради чего? А может, я чем-нибудь рассердил его, и теперь он злится на меня? Ехать в Сантус — это сознательно искать неприятности на собственную шею. В общем, поездка в Сантус — это безумие!
Когда Дондиньо пришел, чтобы разбудить меня, было еще темно, но я не спал. За всю ночь я не сомкнул глаз. Одевшись во все новое, я вышел на кухню. Вся семья была в сборе. Бабушка дона Амброзина беззвучно плакала. У Марии Лусии тоже текли слезы. Но мне кажется, она плакала за компанию с бабушкой, а не из-за моего отъезда.
И вот время, которое так мучительно тянулось последние две недели, стремительно понеслось вперед. Мне казалось, что мы добрались до вокзала за несколько секунд. Мы — это Дондиньо, Зока, дядя Жоржи, мама и я. Дона Селесте прижала меня к себе и попыталась изобразить улыбку, но не смогла сдержать слез. Я поднялся в вагон и подошел к открытому окну. В горле стоял комок. Но я был полон решимости вести себя, как подобает мужчинам. Поезд тронулся, родные замахали мне на прощанье. Когда наконец поезд миновал изгиб дороги и провожавшие исчезли из виду, я повернулся к отцу и твердо сказал: "Первые же заработанные деньги я пришлю тебе, чтобы ты купил маме дом!"
Дондиньо улыбнулся своей обычной улыбкой, в которой было столько добра и терпения.
"Сейчас не время для мечтаний, в такой ранний час, — ответил он. — Лучше ляг и постарайся уснуть. Ты совсем не отдыхал, а ехать придется долго".
Я лег, свернулся калачиком и закрыл глаза. Но сон не приходил. Мешали мысли о том, что теперь я буду совсем один.
Глава восьмая
Редкий по красоте вид открывается с вершины плато над городом Сантусом. Петляет по отвесной скале автомагистраль Виа Анхиета — настоящее чудо техники. Она то проносится по консольным мостам, то вгрызается в туннели, пробитые в горной породе, чтобы затем снова вырваться наружу и поразить воображение. Автомагистраль двухъярусная: один ярус располагается над другим, но не параллельно друг другу — нижний как бы ныряет вниз, а верхний устремляется к вершине горы. Спустившись с высоты трех тысяч футов до уровня моря, сразу чувствуешь, что воздух тут более теплый и влажный. Из озер Сан-Паулу, расположенных в горах, низвергаются мощные потоки воды, вращающие турбины гидроэнергокомплекса Кубатао, который снабжает электроэнергией Сантус и Сан-Паулу. Я сотни раз любовался этим зрелищем, и каждый раз оно производило на меня глубокое впечатление.
Валдемар встретил нас на вокзале в Сан-Паулу и повел перекусить в маленький ресторанчик. Ошеломленный картинами гигантского города, я не обращал внимания на то, что было на столе. Я и раньше знал, что Сан-Паулу — самый большой город в стране, но одно дело знать и совсем другое ощущать, видеть своими глазами. Бесконечным потоком шли машины. Повсюду царило оживление. Закусив, мы сели в автобус, чтобы ехать дальше, в Сантус. Почти целый час он кружил по улицам огромного вытянутого города, который представлял собой нескончаемую вереницу густонаселенных кварталов. На незаасфальтированных местах была видна коричневая земля, такая же, как в Бауру. Эти пятна стали для меня каким-то утешением, ибо в них мне чудилась связь с родным домом.
За городом автомагистраль пошла вверх — к вершине плато Сан-Паулу. Мимо нас проносились большие заводы, перед ними зеленели широкие газоны, гладкие и ровные, как футбольные поля; время от времени в лучах послеобеденного солнца проявлялись контуры рабочих поселков. Постепенно мы пересекли плато, дорога пошла резко вниз — начался спуск. Теперь наш автобус катился только под гору.
Валдемар все время что-то рассказывал, но я воспринимал, наверное, только половину из того, что он говорил или спрашивал, отвечая ему чисто машинально. Я приклеился лицом к закрытому окну, стараясь не пропустить ни одной детали раскинувшегося передо мной пейзажа. Мне вспоминаются люди, которые с трудом карабкались по крутой дороге и покорно отходили в сторону, чтобы пропустить наш автобус. Я размышлял о том, куда направляются эти люди и чем они занимаются в столь удаленном от мира месте. Вот промелькнули прилепившиеся к горе лачуги с крышами из пальмовых листьев. Рядом с ними на крохотных клочках земли возвышались прямые, как свечки, фруктовые деревья. Я подумал, что в лачугах наверняка кто-то живет, почему же тогда эти люди избегают нас.
"Пеле, отбрось все волнения, — говорил Валдемар, — хотя я тебя хорошо понимаю. Ты только представь себе, что играешь не за "Сантос", а за "Бакино" или "Нороэстино" дома, в Бауру, но при этом совсем не думай, кто рядом с тобой на поле".
"Да, сеньор…"
Слева гора вертикально обрывалась и отступала от океана, растворяясь в фиолетовой дымке. Между отвесной скалой и водой тянулась зеленая полоска, прерываемая лишь грядой невысоких холмов и примыкающая к едва заметным песчаным дюнам Гуаружа. Я твердо знал, что при первой возможности обязательно открою для себя этот безлюдный пляж, который из окна автобуса казался таинственным местом. Сюда, наверное, причаливали пиратские корабли, чтобы спрятать награбленные богатства.