Моя жизнь под землей
Шрифт:
Это исследование граничило с безрассудством, которое я допускал во время первых занятий спелеологией. Пересечь озеро, расположенное так глубоко под землей, было, конечно, далеко не безопасно. Но это дало мне возможность достигнуть конца пещеры и убедиться, что пройти под горой и выбраться на дневную поверхность невозможно.
И все же это произошло. Через месяц после моего первого знакомства с подземной рекой Лябастид я вновь находился под большим сводом и грелся на солнышке. Затем, не одеваясь, так как я всегда охотно возвращался к своим старым методам, направился к другой расположенной поблизости пещере. Эта пещера находится на дне глубокой впадины (нечто вроде провала), и ее свод (около двенадцати метров в ширину) выходит во вторую внутреннюю пропасть, которую можно обойти по естественному карнизу. Я добираюсь до входа и предпринимаю второе за этот день исследование. Но сразу же начинаются неприятности. Горелка лампы стукнулась обо что-то, когда я выходил из подземного ручья. Она скривилась, горит еле-еле и коптит. Как всегда, настроенный слишком оптимистически, чтобы не сказать — легкомысленно, я не захватил с собой запасной горелки, и мне пришлось довольствоваться этим скудным освещением.
Пещера становится все больше, и по резонансу я угадываю величественную галерею, противоположную стену которой я, к сожалению, не могу разглядеть. Это неприятное обстоятельство заставляет меня идти все время вдоль правой стены. Так я по крайней мере уверен, что не заблужусь.
Практически я совершенно не вижу пещеры, но все же мне удается продвинуться очень глубоко, следуя по трудному и сложному маршруту. Я уже поднялся по крутому земляному склону, пересек нагромождение камней, преодолел много выступов. Пересек даже какую-то топь длиной метров в двадцать, шлепая по очень жидкой глине и увязая в ней. Обычно это указывает на то, что поблизости есть озеро, но здесь я не встречаю водной поверхности, наоборот, почва вновь становится сухой и неровной. Я попадаю в маленький зал, которым, как мне кажется, пещера (или по крайней мере одно из ее ответвлений) заканчивается. Здесь потолок на высоте человеческого роста практически горизонтален. Почва тоже совершенно ровная, без всякого уклона. Впечатление такое, что она снивелирована и как будто утрамбована.
В этот миг мне начинает казаться, будто я все это уже где-то видел, возникает какое-то неясное воспоминание, которое вдруг становится отчетливым, и перед моим мысленным взором встает зал с медведями в пещере Монтеспан, ведь там тоже пол был утрамбован.
По ассоциации я начинаю инстинктивно осматривать стены, то есть продолжаю делать то, что не раз проделывал под землей. Но сегодня испорченный фонарь дает слишком плохое освещение, и это должно было бы уже давно побудить меня вернуться просто из-за самой элементарной осторожности. Но разве можно повернуть назад под сводами незнакомой пещеры!
Итак, я почти касаюсь камней мерцающим и коптящим пламенем там, где из-за низкого потолка мне пришлось присесть на корточки. Вдруг я ощущаю особое состояние, которое уже испытывал раньше и которое трудно, думаю, даже невозможно описать. Я увидел нацарапанную черту, потом еще несколько, и вот, потрясенный, задыхаясь от волнения, я смотрю на великолепно выполненную голову льва!
Этот мадленский шедевр представляет собой голову льва в профиль, нарисованную в натуральную величину с неподражаемым искусством. Лев рычит, пасть его разинута, клыки угрожающе обнажены. Дикий зверь рычит в глубине пещеры Лябастид. Он рычит уже двадцать тысяч лет, с того самого дня, когда при пламени жирового светильника, такого же коптящего, как и мой сегодняшний фонарь, дикий охотник встал на колени в том же самом месте, где я сам сейчас стою на коленях. Здесь на глине остались отпечатки его колен, и вот теперь я как бы сливаюсь с ним своим присутствием и преемственностью, которая связывает нас через века.
Тот человек, одетый в грубую накидку из шкуры, почти голый и босой, как и я сейчас, взял острый кремень и задумался в глубокой тишине и мраке пещеры. Может быть, он еще не владел даже членораздельной речью и его неясный, окутанный туманом разум с трудом пробуждался среди ему подобных, навсегда таинственных предков человека. И вот он стал рисовать. Одним штрихом, без всякого наброска, без возможности исправить он одним росчерком изобразил голову льва. Несмотря на плохое освещение, неудобное положение, неровности скалы, этот великий художник-анималист нарисовал по памяти рассвирепевшего льва грубым кремневым орудием. Кто из современных художников отважился бы повторить подобный опыт?
Я, человек XX века, со всей его цивилизацией, культурой, эволюционным развитием, накопленным более чем за двести веков, прекрасно понимаю, что ничего не стою по сравнению с пещерным человеком — охотником за львами из пещеры Лябастид. Если бы я вздумал нарисовать льва по памяти, мне бы это, конечно, не удалось, мой лев не рычал бы, а вызывал лишь насмешку.
Я поднимаюсь на ноги, освещаю потолок в другом месте и сразу вижу, как возникают другие рисунки, другие звери, ими покрыто буквально все вокруг. При отвратительном освещении, при удивительных обстоятельствах я, оказывается, только что открыл новые доисторические пещеры: Монтеспан, Алькверди, Лябастид… Впоследствии мне пришлось открыть еще и другие пещеры, и всегда я испытывал то же волнение и восхищение художниками, превратившими в колыбель искусства те места, которые впоследствии стали Францией.
Взволнованный обилием рисунков, я поворачиваю назад. Мне хочется поскорее сообщить эту новость Элизабет, которую часто удерживают дома обязанности матери и хозяйки. Я знаю, что ей захочется самой найти новые рисунки, мы с ней придем сюда вместе, чтобы сделать полную опись рисунков и продолжить исследование пещеры.
Богатый приключениями день готовил мне еще одну, последнюю неожиданность. Когда я вышел из пещеры и направился к кустам, где была спрятана моя одежда, я увидел, что долину, такую пустынную при моем приходе, наводнило стадо овец. Правда, беспокоили меня не овцы, а пастух, который сидел, прислонившись к дереву, поблизости от моих вещей.
Я был, как читатель помнит, в таком виде, что даже пещерные люди нашли бы мое одеяние слишком скудным. Тело было покрыто грязью и ссадинами. Я не мог показаться в таком виде кому бы то ни было, и мне пришлось ждать сумерек, когда пастух вместе со своими белыми овечками ушел в деревню.
Деревня Лябастид расположена во впадине вдали от любых путей сообщения. Это превращало ее в настоящую дыру, которую никогда никто не посещал, так как в то время к ней можно было проехать лишь по прескверной проселочной дороге. Ни у кого из жителей деревни не было автомобиля, сюда попадали изредка лишь торговцы на грузовиках. Незадолго до этого я приобрел автомобиль, и на нем мы с Элизабет через несколько дней приехали в Лябастид. Остановились там, где одна из улиц была немного шире, и местные жители считали это место площадью. Несколько женщин показалось на пороге домов, кое-кто из них стал подходить к автомобилю. Если бы нам нужны были какие-нибудь советы, нам их щедро дали бы, так как, по-видимому, все весьма охотно вступили бы с нами в разговор. Одна из женщин, более решительная, чем остальные, подошла к нам вплотную и заглянула в машину. Вероятно, осмотр ее не удовлетворил, и между нами завязался довольно курьезный диалог:
— Что вы продаете?
— Мы ничего не продаем.
— Но что же вы тогда собираетесь здесь делать?
— Мы собираемся посетить пещеру.
Деревенские жители были так же удивлены нашим ответом, как и мы их первым вопросом. Автомобиль, приехавший в Лябастид, мог принадлежать только мелкому торговцу. Тот факт, что мы туристы и собираемся посетить пещеру, вызвал град комментариев, главным образом неодобрительных, и поток советов быть поосторожнее, из чего мы заключили, что пещера Лябастид (или Спуго, как называли ее местные жители) пользовалась дурной славой и даже наводила ужас. Нам задали вопрос, наивностью которого мы были просто озадачены (впрочем, такого рода вопросы нам задавали постоянно): «А у вас есть освещение?»
Чтобы покончить наконец с избытком внимания, вполне, правда, благожелательного (все они, право, были очень милы), мы спросили, можно ли оставить машину на площади, и, хотя это был совершенно излишний вопрос, все начали уверять нас, что наша машина никому не помешает, так как автомобили приезжают в Лябастид нечасто.
С мешками за плечами, фонарями в руках мы вышли из деревни, а вслед нам понеслись различные советы, чаще всего такие: «Главное, смотрите, не повредите себе чего-нибудь!» Мы окончательно убедились, что местное население не испытывает особого интереса к пещере.