Моя жизнь среди евреев. Записки бывшего подпольщика
Шрифт:
Как произошло у автора и его друзей как-то раз в Палермо. И чуть не произошло неделю спустя на другом конце Сицилии, у придорожного кафе. Где к их машинам начала присматриваться кучка молодежи, обменивающейся репликами не на итальянском, а на чистейшем арабском. Впрочем, все они быстро ретировались после нескольких грубых фраз на этом языке, брошенных в их сторону.
Автору в его жизни вообще довольно много приходилось общаться с самым разным хулиганьем. По его личному опыту, оно всегда более или менее похоже. В Москве или Магнитогорске. Челябинске или Череповце. Нью-Йорке или Вашингтоне. Палермо или Иерусалиме. Ведет себя одинаково. Достает прохожих одинаково. Одинаково реагирует на те или иные раздражители.
На тему чего много написано в мировой литературе. Она этой проблемой занималась в большом объеме. Поскольку писателей в детстве тоже бьют. Включая таких мэтров, как Лондон. Хемингуэй. Ремарк. Амаду. Что добавить к великим? Нечего добавлять. Кроме рекомендации понимать, что один в поле не воин. И если что, то быстрые ноги – лучшее оружие бойца. Как учил автора в юношеские годы его первый сэнсэй Коля Розанов. В помещении боксерского клуба «Боевые перчатки», у посольства Шри-Ланки. Проходившего у неофициально тренировавшихся там московских каратистов под кодовым названием «Боевые тапочки». Где пару лет в конце 70-х осваивала азы карате группа, входившая в школу Сан-э.
Ну, а если вспоминать что-нибудь, помимо вышеописанного негатива, то поездки за границу для свежевыпущенного на мировые просторы советского человека были прекрасны. Оставляли ощущение открытия другого мира. Чем больше за спиной стран, тем острее впечатления от новых. Первые двадцать лет. Потом привыкаешь. Но тогда… Небоскребы Нью-Йорка. Неожиданно разные, со шпилями, вроде Эмпайр-стейт-билдинг. Или без них, как уничтоженный террористами Твинс – «Близнецы». Где автор в свое время много раз бывал – какой оттуда, сверху, открывался вид!
С гранитными мостовыми набережных. Парками. Музеями в старинных особняках, вроде Фрик-коллекшн. И громадных комплексах, по которым можно ходить не часами – сутками. Вроде Музея естественной истории или Метрополитена. С бронзовыми памятниками всех видов. Среди которых выделялся огромный бык у старого здания биржи. Еврей-портной со швейной машинкой. Пуговица и иголка. Человек, догоняющий вывернутый ветром зонтик. Парочка на скамейке. Необычно и трогательно. Пожалуй, такие памятники автор встречал только в Тбилиси. Хотя и не знает, остались ли они на своем месте после гражданской войны и всего того, что пережила грузинская столица за последние два десятилетия.
Нью-Йорк – это еще и широченные Гудзон и Ист-Ривер. И статуя Свободы в заливе. Хотя вообще-то островок, на котором она стоит, – это Нью-Джерси. Соборы и синагоги, по размерам не меньшие, чем кафедральные соборы. Театры Бродвея. Таймс-сквер. Которая гораздо меньше, чем этого ожидаешь. Только не по вертикали – там-то все в порядке, в соответствии с рекламой. Скверы на улицах и крышах. Баки с водой – на всех старых зданиях. Пожарные лестницы с наружной стороны фасадов. И старых. И новых.
Серые тощие белки, конкурирующие с местными крысами. Путаница забитого народом круглосуточно открытого метро – сабвея. Составленного из массы параллельных, особенно на Манхэттене, линий. Принадлежавших городу с самого начала или бывших когда-то частными. Со скоростными или обычными маршрутами. В которых путаешься, пока не привыкнешь. И надземными линиями, грохочущими на высоте третьего-пятого этажа по Брайтону, Квинсу и Рокавэйс.
Желтые такси, водители которых не то чтобы совсем не знают города. Знают. Преимущественно Манхэттен. Но в аэропорт довезут. И во внутренний, в городской черте, – Ла-Гардиа. И в международный, Джи-Эф-Кей, за пределами города. По твердой, установленной муниципалитетом таксе. Но если транспорт нужен в Бруклине, Бронксе или любом другом городском районе – это сабвей. Автобус. Или, если есть лишние средства – карсервис. То есть частник.
Нью-Йорк –
Спальные районы с частными домами, покрытыми имитирующим кедровые доски сайдингом. С палисадниками перед домом и бэк-ярдом за ним. В двух шагах от торговых улиц и многоэтажных торговых центров, моллов, которых тогда в Москве не было и в помине. Яхты у канала, рядом с Манхэттен-Бич, по которому плавают лебеди. Многокилометровая набережная вдоль океана из старой осины, серой от морского воздуха: борд-вок. Прогулочная, с чугунными скамейками и фонарями. Которую зимой 2013-го почти до основания снес пришедший с Атлантики ураган, заодно затопивший половину городских метротоннелей.
Толстые еврейские бублики, бэйглс, с лососем и мягким творожистым сыром «Филадельфия». Пицца с растягивающимися нитями моцареллы и помидорами. Истекающие горячим маслом кальцоне, набитые расплавленным сыром до отказа. То ли бураттой, то ли рикоттой, то ли их смесью. Неповторимого вкуса капучино в «Маленькой Италии». Корейские закусочные и овощные лавки. Китайские забегаловки с едой навынос и прачечные. Японские суши – по вкусу совершенно не такие, как теперь в Москве. Поскольку готовили их настоящие японцы. Хотя и не совсем так, как делали бы это для себя.
Вашингтон. Имперский город, расчерченный по строгому плану. С грандиозными мемориалами и памятниками давно забытым генералам. Платанами и липами вдоль Музейной Мили. На которой сосредоточено все то, что там, с точки зрения автора, можно любить. Смитсоновский институт. Национальная галерея. Музей авиации и космонавтики. Бесчисленные институты власти, включая самые известные из них: Конгресс, Сенат, Госдепартамент.
Исследовательские институты. Офисы лоббистов. Аналитические центры. Пентагон. ЦРУ. Зоопарк с большими пандами. Сухие осенние листья дубов под ногами. Не желтеющая никогда трава. На густых, плотных газонах. Под корявыми столетними деревьями. Где с весны до поздней осени кружат велосипедисты, бегают со своими питомцами – в основном ретриверами – собачники, гуляют влюбленные и туристы. Центр Вашингтона не город – американский аналог ВДНХ. При том, что выставить там на самом деле можно много чего. Все это без особого стеснения и выставляют. И себя показать. И людям интересно.
Автору столица США, если не считать музеев и офисов, по которым он отшагал не одну милю, запомнилась своими ресторанами. Именно этот город приучил его к устрицам – блюду для консервативного советского человека неоднозначному. Как-то не очень оно было популярным в отечественной кулинарии при советской власти. Хотя как только окончилось строительство развитого социализма, устрицы в Москве материализовались. Сидели они до этого в белогвардейском подполье, что ли?
В Вашингтоне они первой свежести. Она же и единственная. Как и весь прочий сифуд. От лобстеров, политых горячим топленым маслом с чуточкой красного перца, до рыбной похлебки в белых фарфоровых горшках. Маленькая порция – на одного. Обычная – на двоих. Большая – на пятерых. Очень было смешно наблюдать, как народ из бывшего Союза эти большие порции заказывал, думая, что принесут обычную глубокую тарелку. И получал котел, съесть который в одиночку можно было часа за два вдумчивой работы. И то если без хлеба.