Моя жизнь среди евреев. Записки бывшего подпольщика
Шрифт:
Было несправедливо, что она там так и не побывала. Мир открыл двери слишком поздно. Отец умер. А самой ездить по свету ей было неинтересно. Хотя послушать, как там все на самом деле, она любила. И, к счастью, любит до сих пор. Ну, Гайд-парк и Зоопарк, во всяком случае, себя оправдали. Двухэтажные омнибусы тоже. Традиционные красные телефонные будки были внутри захламлены до крайности. В том числе рекламой девиц по вызову. Но снаружи смотрелись хорошо. Только английские пончики подкачали. Приторные. Рыхлые. С неправильным, по московским понятиям, тестом. И невкусным повидлом. Хотя… Может, это они в Москве были неправильные? Но почему тогда они там были вкусными?
Еще один любимый автором европейский город, куда его впервые занесло по еврейским делам, – Барселона. Солнечная, яркая, с необыкновенными домами Гауди и Рамблой да Каталонас. Город, где проходило очередное заседание Европейского совета еврейских общин. Главной фигурой в котором к тому времени стал Майкл Мэй. Бывший офицер израильского ЦАХАЛа, артиллерист, прошедший Шестидневную войну. Будущий гешефтсфюрер (!) берлинской еврейской гемайнды. Умереть и не встать, но его должность называлась именно так. Поздний ребенок в семье кайзеровского офицера. Еврея, разведчика и героя Первой мировой войны. А также почетного гражданина какого-то крошечного города в Германии.
Отец Майкла уехал в Палестину, когда нацисты ариизировали его магазин тканей. Женился. Опять открыл собственное дело. И… после войны вернулся в Германию, когда его магазин опять национализировали – уже левые, в Израиле. Опломбировав через каждый метр все его рулоны тканей, чтобы, не дай Б-г, он не отрезал себе от народного, хотя и бывшего своего, добра. Сказав им на прощание, что именно от таких парней он в свое время из рейха и уехал, и не очень хочет повторения той же истории, старый Мэй вернулся на родину, которая тогда как раз проходила денацификацию.
Горожане с восторгом приветствовали возвращение почетного гражданина. Тем более что лично ему никто из них ничего сделать не успел. И бояться старика им было нечего. Но белобрысо-курчавый, со светлыми глазами, здоровым румянцем на молочно-белых щеках, крепкий, как дубовый пень, Майкл навсегда по натуре своей остался израильтянином. Хотя и с европейской культурой. Общаться с ним было безумно просто – как со своим. Никаких хитростей. Никаких задних мыслей. Интриг. На чем он в бюрократическом еврейском мире вечно и горел как свеча.
Во Всемирном еврейском конгрессе, где он руководил аналитическим институтом, его подсидел Серж Цвайгенбойм. Которому до зарезу нужно было оседлать аппарат Европейского еврейского конгресса. Что он с успехом и сделал. Если бы в Европе был свой комсомол, этот сладко-хитрый студенческий лидер из Страсбурга в его ряды вписался бы великолепно. Вот он как раз был сплошной интригой. Которую дополняло абсолютное презрение к своим сотрудникам и патологическое женолюбие.
В Европейском совете еврейских общин Майкл себя нашел. Сформировал отличную команду из еврейских активистов восточноевропейских и постсоветских стран. И делал дело по мере сил. Благо был умен, работоспособен и легко сходился с людьми. Хотя, в конце концов, и это не помогло. Поскольку любая еврейская организация зависит от своего лидера. Которым, как правило, становится тот, кто ее может содержать.
Хорошо, если этот человек понимает, что структура держится на профессионалах, а его роль – помогать им. Или хотя бы не мешать. Извлекая пользу из своего общественного положения. Но так бывает редко. В связи с чем Майкл на рубеже 2000-х согласился переехать в Берлин. На должность главы аппарата местной еврейской общины. По европейским понятиям, безумно богатой и пользовавшейся немыслимой свободой действий. Что было и остается платой немецкого правительства за Холокост. Тем более что к тому времени он наконец-то счастливо женился на своей старой подружке и стал отцом двух очаровательных белокурых дочерей.
Заседание Европейского совета в Барселоне открыло этот город автору. Городу больше подошел бы статус европейской столицы, чем центра испанской провинции. Купола собора Саграда Фамилиа, недостроенного Гауди, но превратившегося в архитектурное чудо света. Мимы на бульваре Рамбла да Каталонас. Гора Монжуик со старинным замком, в котором тогда еще размещался богатейший музей старого оружия – холодного и огнестрельного. Парк «Маленькая Испания» с макетами красивейших домов из всех провинций. Построенная к Олимпиаде марина для яхт.
На морском берегу стоял памятник Колумбу. Недалеко от него – лучший в Испании и один из лучших в мире цветомузыкальный фонтан. Морской аквариум города был крупнейшим в Европе. Старинная арена для корриды построена еще римлянами, хотя и многократно перестраивалась после них. Городские парки были прекрасны. Старинные соборы с маленькими садиками освещены огнями множества толстых красных свечей. Жалюзи присутствовали на всех окнах – солнце палило нещадно. И дома украшали балконы, балконы, балконы. Легкие, летящие, кованые. Наконец, Барселона гордилась своим зоопарком, в котором жил Снежок. Единственная в мире белая горилла.
Хороша была и местная еда. Хамон. Некошерный, но безумно вкусный. Паэлья. На вкус автора, сильно уступающая узбекскому плову. Но тут уж кому как. Сангрия – смесь вина и виноградного сока. Убийственно вкусная. Легко пьющаяся. Напоминающая крюшон, который в детстве автору изредка доводилось пробовать в Одессе. В общем, не город – мечта. В отличие от столичного имперского Мадрида. Где, откровенно говоря, автору больше всего понравились неожиданные тропические джунгли в здании вокзала Аточа. Хотя, не исключено, с Мадридом ему просто не повезло.
Шаббат в Берлине и фото на фоне американского сенатора
Зато повезло с Берлином. Впервые делегация Ваада проехала через этот город на конгресс ВЕКа по антисемитизму, имевший место в Брюсселе. Скупой как Гарпагон – точнее, как истинный француз, Цвайгенбойм потребовал экономить. В результате чего до Бреста ехали поездом. А от польской границы до Бельгии автобусом. Точнее, двумя автобусами. Поскольку делегатов было много.
Дорога была показательной, как пособие по геополитике. На белорусской территории трасса была по-советски потрескавшейся. Но широкой. В Польше сузилась до изумления. Да и вспоминать тогдашние польские места общего пользования автору душевно тяжело. Уж очень они напоминали самые запущенные отечественные, из тех, что он видел на Урале и в Поволжье. Восточная Германия отличалась и от Польши, и от Белоруссии. Причем кардинально. Примерно так же, как от бывшей ГДР отличался Западный Берлин и ФРГ. И по качеству дорожного полотна. И по домам. И по окружающей местности.