Моя жизнь среди евреев. Записки бывшего подпольщика
Шрифт:
Завод был старинный, принадлежавший еще Баташовым. Не так давно справляло его руководство в Москве двухсотпятидесятилетний юбилей своего предприятия. И кто сказал, что только японские корпорации считают свою биографию веками? Леса были дремучие. Достаточно сказать, что не только после войны, но и до сих пор там нет пассажирской железнодорожной станции. Хотя город уже немал, и прославлен он не только лесными пожарами начала 2010-х, которые в его окрестностях много чего уничтожили. Помнится, на те пожары президент Путин приезжал и даже строго-настрого велел сгоревшее восстановить.
Но тогда, в 40-х, торфодобыча еще работала и осушенные по всей европейской части России болота не горели. Гореть они начали позже, в 70-х. И продолжают до сих пор. А тогда из деревень, как было при Екатерине и всех последующих Александрах и Николаях, ежедневно стекались на завод рабочие. И вокруг была прекрасная охота. Где на уток. А где и на волков. И из лесу, с разбросанных на полянах хуторов, выходили «на люди» густо заросшие бородами люди, которые на полном серьезе расспрашивали о новостях, произнося что-то вроде: «А вот, говорят, у вас, в Питере, заваруха какая-то была. Царя скинули. Давно было, а тут у нас ничего и не изменилось».
Молодых специалистов, только что с Украины, хорошо представлявших себе, что бывает за такие разговоры, они доводили до полной одури. Как и расспросы женщин в продмаге, куда по прихоти советской торговли завезли бочку экзотических для Выксы маслин в рассоле, зачем они, приезжие, эти мелкие солонущие сливы каждый вечер покупают. Поскольку компот из них местные варили-варили, не получается. И неважно, сколько туда сахару кладешь. Не получается, и все. Хоть тресни. Только продукт переводишь. То есть идея, что этим, черным с косточками, можно и нужно закусывать водку, у них даже не возникала.
Так вот, таких медвежьих углов по России было много. И евреев потолковей, из тех, кто понимал, что на Украине, в Белоруссии и прочих Ленинградах им не светит, там было… ну, не то чтобы не протолкнуться, но достаточно. Настолько достаточно, что к концу советской власти в промышленных центрах Сибири и Дальнего Востока сложились приличных размеров еврейские сообщества. Состоявшие, по большей части, из главных инженеров, главврачей, начальников геологических и прочих партий, старших маркшейдеров и заведующих лабораториями. И даже некоторого количества директоров, профессоров и академиков.
Происходили они из всех мыслимых и немыслимых исторических центров черты оседлости. Цену себе знали. И не боялись ни Б-га, ни черта, ни партийных органов. Поскольку стране от них был нужен план. По газу, нефти, золоту, углю, стали, рыбе, лесу, алмазам и так далее. А не политическая сознательность и теоретическая верность идее. Да и ссылать их было некуда. Они там уже жили. И не очень-то стремились оттуда, «с северов» уезжать. Ну, в отпуск к морю – еще ладно. К родне – пофорсить и сходить на родные могилы. И ладушки. Не до баловства.
Однако, поскольку жить в одиночестве нормальный человек не может, они, как правило, заводили семью. Что предполагало какую-никакую культурную жизнь. Так как, в соответствии с директивой товарища Сухова из «Белого солнца пустыни», женщина – тоже человек. Тем более, что чего-чего, а денег у них было достаточно. Северные коэффициенты. И выбираясь в столицы, они театры посещали регулярно. Но никакие деньги не могли предоставить досуг соответствующего уровня по месту основного жительства. Если не считать традиционных охоты, рыбалки и ресторанов. Которые к сфере культуры никак не относились.
Опять-таки, если вспомнить о повышенном процентном содержании евреев в описываемых краях и существенно размытых, по сравнению с «большой землей», рамках дозволенного, следует признать, что с национальным колоритом местной жизни был полный швах. Местечки были черт-те где. Оставшись в памяти и не присутствуя ни в быту, ни в прочих сферах жизни. Кроме Биробиджана – но где был тот Биробиджан?
Театр Шерлинга и Глуза на гастролях рвали на части в крупных городах. «Белая уздечка черной кобылицы» – это был мюзикл! Для еврейской Москвы примерно то же самое, что для Бродвея «Иисус Христос – суперзвезда». Не для того его создатели пахали как проклятые, чтобы мотаться по Ханты-Мансийску, Нижневартовску или Тюмени. Не тот масштаб. И гонорары не те.
Так что существовал рынок, который хотел того, чего хотел, и этого не получал длительное время. Это не могло продолжаться бесконечно. И тут возник Фельдблюм. Точнее, Фельдблюмов было несколько. Семья их была крепкой, спаянной и дружной. И с хорошими еврейскими корнями. Которые, в конце концов, привели большую ее часть в Израиль. При том, что папа инициатора и основателя знаменитейшего в 90-х фестиваля «Ханука в Сибири», Самуэль Пинхасович, помимо главной в его трудовой биографии Лабытнанги, успел в 2000-х поработать в аппарате Российского еврейского конгресса. Но, при всех его достоинствах, речь не о нем, а о его сыне. Сын этот оставил в еврейском движении позднего СССР – ранней России след поистине ярчайший.
Паша Фельдблюм на момент основания им и двумя его приятелями-студентами еврейской общины Тюмени был несомненным авантюристом. Из тех, которые идут в конкистадоры, становятся пиратами, основывают корпорации мирового уровня и женятся на кинозвездах. Преград для него не существовало. Проблемы он не замечал – и с легкостью разрешал то, что в принципе разрешимым не было. Почему молодой медик – а он по образованию был именно врачом – решил немедленно после того, как, получив от еврейского истеблишмента города Тюмени полный карт-бланш, начать с культурного фестиваля на Хануку – Б-г весть. Но он так решил. И фестиваль сделал.
Кто представляет себе географические координаты Тюмени – это в Сибири. Кто не знает, когда у евреев Ханука – это в декабре. Декабрь в Сибири – собачий холод, снег и строганина. Строганина – это замороженная рыба с чешуей. Сырая, то есть наверняка кошерная. Под водку. Тоже кошерную. Но это был единственный плюс в идее. Не говоря уже о молодости и полнейшем отсутствии опыта и нужных связей. Не говоря о деньгах. Без которых ни коммунизма, ни фестиваля, ни перестройки не построишь. Только гласность – на тему: а поговорить?