Моя жизнь
Шрифт:
Позднее Ингрид писала:
«Сейчас я вяжу для куклы Пиа свитера и юбки. Она необыкновенный ребенок. Я сказала ей, что на рождество мы отдадим те игрушки, что ей не нравятся, а другим детям понравятся. Сказала, чтобы она отобрала себе те, что ей больше всего нравятся. Сама я решила не вмешиваться. Рут, я чуть не расплакалась. Я смотрела, как она целый час занималась этим, и испугалась: вдруг она слишком жадная или слишком щедрая — не в состоянии отличить хорошее от плохого. Но у нее это получилось лучше, чем вышло бы у меня. Очень хорошие игрушки она отложила в сторону, сказав: «Этими я не так часто играю». Она оставила себе старую-престарую грязную куклу, а я, не подумав, воскликнула: «Ты действительно собираешься оставить эту грязнулю?» Она посмотрела на меня своими большими глазами и сказала: «Да, она грязнуля, но очень хорошая девочка». И это в три года!
У меня все еще нет никакой надежды на что-либо определенное в феврале. Ничего не сделано. Ничего не куплено. Кей собирается замещать Дана О’Ши во время его отпуска, и тогда, может быть, произойдет чудо. Меня спасают только чтение и вязание».
12 января:
«Дел, как всегда, масса. Дом, муж, ребенок — более чем достаточно для жизни любой женщины. Наверное, мы для этого и живем, не так ли? Но я о каждом дне думаю как о потерянном. Как будто жива только одна моя половина, а другая задушена, задавлена. Что мне делать? Если бы только увидеть хоть какой-то просвет.»
27 января:
«Планирую свой день, как в школе. Много времени занимают письма и бумаги по утрам. Долго гуляю в парке с Пиа. Потом ленч; отвечаю на письма; играю на пианино; наклеиваю вырезки в альбом; пью кофе; занимаюсь английским; обедаю; читаю и наконец засыпаю. Кажется, дел не так мало. Снегу выпало до пояса. Пиа счастлива. Немного избалована, но не больше других детей. У Петера сегодня экзамен. Читает до полуночи, а я сижу около него и тоже читаю. Все это мне очень нравится. В час или в два мы немного закусываем, я засыпаю и весь день хожу сонная».
Эрнест Хемингуэй и Гари Купер были друзьями с той поры, когда Гари впервые сыграл молодого солдата в фильме «Прощай, оружие!». Для Хемингуэя Купер был единственным, кто мог сыграть Роберта Джордана — преподавателя-идеалиста американского колледжа, влюбленного в Марию. Потребовались значительные усилия, чтобы «Парамаунт» смог вытащить Купера из «МГМ», но наконец все было решено. Правда, когда дело дошло до Марии, в «Парамаунте» задумались. Дело в том, что студия была связана контрактом с очень красивой актрисой и знаменитой балериной Верой Зориной. В «Парамаунте» знали, что в этой роли Хемингуэй хотел видеть Ингрид Бергман, но они уже ублажили его, взяв Гари Купера. Им не было смысла выкладывать еще 150 тысяч долларов на вторую звезду, когда Вера Зорина ждала и хотела этой роли.
Сэм Вуд тоже предпочитал участие Ингрид Бергман, но, как старый профессионал, он понимал выбор «Парамаунта». Кроме того, Вера обладала талантом и красотой. Никто в Америке не слышал о Вивьен Ли, пока Селзник не снял ее в роли Скарлетт О’Хара. Вера могла стать такой же большой звездой, как Ли.
Письмо, которое написала Ингрид Селзнику в ответ на его телеграмму, было проникнуто грустью. «Я благодарю Вас за сообщение о сложившейся ситуации. Я очень сожалею о потере этой роли не только потому, что она интересна, но, главное, из-за того, что она стала бы бриллиантом в нашей короне, а я знаю. Вы хотели бы этого. Причины, которые выдвигает Вуд, мне, конечно же, кажутся весьма нелепыми. Мой рост, например. Как же. Вы думаете, удавалось мне дурачить всех рядом с такими мужчинами, как Бёрджесс, Спенсер Треси и Уорнер Бакстер? Имея за плечами такую тактику в ходьбе с согнутыми коленями, рядом с Купером я определенно выглядела бы малюткой, и, думаю, он воспринял бы это нормально. Я очень ценю Вашу мудрость в ведении различных дел. С Вашей мудростью и моей интуицией мы можем далеко пойти. В этой ситуации Ваша последняя строчка в телеграмме вдохновляет меня: «Подобного рода трудности не отразятся на будущем Ингрид». Лучше уж я буду играть в Вашем дворике, чем в ненадежном соседском. Если бы еще мне удалось забыть старую шведскую поговорку: «Пока травка подрастет, коровушка помрет». Впрочем, я уверена, что все будет прекрасно».
21 февраля — Рут:
«Мне так осточертел Рочестер с его главной улицей, что я готова рыдать. Бывают моменты, когда все идет хорошо и я люблю этот маленький городок и семейную жизнь. Но вот уже четвертый день я забилась в угол и почти не разговариваю с Пиа и Петером. Правда, он бывает дома так мало, что почти не замечает моего состояния, равно как и остальные. Совсем не хожу гулять с Пиа. Мейбл сходит с ума, поскольку ей приходится делать это дважды за день. Петер злится, что я не делаю каждый день получасовую гимнастику для обретения изящества. Как все надоело... Мой учитель английского приходит ежедневно, и я теперь знаю на 466 слов больше. Храню и твой список с пятьюстами словами, так что за шесть месяцев у меня накопится 1000 слов».
Она не могла не написать Селзнику:
«Я падаю все ниже и ниже. Когда я приезжала в Нью-Йорк, то была уверена, что Вы твердо решили приняться за фильм в феврале. Но похоже, однако, что Вам еще не все ясно относительно сценария. Я приехала, чтобы сниматься в Ваших фильмах, но с момента получения Вашей телеграммы в январе 1940 года по поводу «Жанны д’Арк» я испытала на себе целую серию перемен и отсрочек в Ваших планах. Месяц за месяцем Вы, Дан и Кей обещали, что скоро начнете работу. Я не могу слоняться без дела. В эти дни больше, чем когда-либо, я чувствую необходимость работать, необходимость что-то делать. Мне очень и очень грустно».
27 февраля:
«Милая моя Рут, мне так не нравится ненавидеть людей, так не нравится находиться в разъяренном состоянии. Но происходит нечто такое, что я не могу остановить. Я начинаю ненавидеть Дэвида и К°. Что мне делать? Я чувствую, что они обращаются со мной все хуже и хуже. Может быть, мне не следовало говорить тебе об этом, но я только женщина. Ты знаешь наш старый любимый «Газовый свет», или «Улицу Ангела», как он называется на нью-йоркской сцене. Дэвид готов заплатить за него огромную сумму (как они говорят). Он может купить его, но если, если, если... Они хотят изменить весь мой контракт!!! Условия невероятны. Это настоящая тюрьма. Даже поездка домой в Швецию должна превратиться в милостыню с их стороны. А семь лет!!! Мне кажется, что они отбросили всякие приличия, поскольку знают, что могут давить на меня. Ведь я в такой глубокой яме, что скоро соглашусь мыть полы у Дэвида в конторе.
Ты знаешь эту идиотскую суматоху, которую они устраивают. Со дня на день они должны все решить. Все прекрасно, пока ты не попросишь о чем-нибудь. Ты, конечно, можешь быть осчастливлена ответом, но как они умеют заставить ждать!!! Кет собиралась подъехать раньше, чтобы окончательно решить вопрос с подписями. Сегодня подписывали контракт на приобретение «Улицы Ангела». Если бы я возражала, они должны были бы его аннулировать.
К моему полному удовольствию, мы сказали: «Нет! Нет! Нет!» Не понадобилась никакая конференция. Мы никогда не подпишем такие условия. Я могла бы высказаться намного грубее, но Петер всегда так дьявольски вежлив. Я бы сказала: «Черт с вами», но догадываюсь, что способ, которым действует Петер, лучше.
Я готова к тому, что просижу здесь год, а может быть, и два. Навяжу свитеров, прочитаю массу книг, но никогда не буду продавать себя. Никогда не думала, что буду вынуждена говорить такие слова о Дэвиде, которого так сильно любила. Но времена меняются».
22 марта 1942 года она писала Рут:
«Милая, дорогая, вот все и устроено. Так волнуюсь, что залила чернилами всю постель. Мы подписали контракт с агентом Чарлзом Фелдманом, который обещал вести все мои дела, пока его не призовут в армию. Петер и я почувствовали невероятное облегчение, предоставив возможность заниматься моими контрактами кому-то другому. Нью-Йорк сейчас превосходен, и после моей бурной встречи с Кш, когда я пустила в ход все неприличные слова, которые знала (она на них тоже не поскупилась), мы прекрасно поладили и больше не касались Селзника. Я кричала так, что меня, наверное, слышали на шестидесятом этаже.