Моя жизнь
Шрифт:
Лето 1952 года Ингрид провела в «Санта Маринелле». Тогда же она снялась в фильме «Мы, женщины», рассказывающем о жизни, любви и ежедневных проблемах известных и совершенно различных актрис: Ингрид, Анны Маньяни, Алиды Валли и Изы Миранды. Роль была небольшой и не оставила следа в творческой жизни Ингрид. Новелла, посвященная ей, повествовала о мести, направленной на нахальную соседскую курицу, которой приглянулись прекрасные розы мисс Бергман.
В августе пришло письмо от Пиа, где она писала, что вышила мне к дню рождения полотенце и отослала его. Она писала, что, несмотря на смог, ей подавился Питсбург, дети там гораздо приятнее, чем в Беверли-Хиллз.
У Ингрид было много свободного времени, и она часто писала своим друзьям. Но Пиа получала от нее писем больше всех.
Перед Новым, 1952 годом Ингрид писала дочери:
«Милая моя, любимая Пиа. Остался час до Нового года. Собралась вся семья, дети, а я убежала в свою маленькую студию, чтобы написать тебе. Ты все время в моих мыслях, независимо от того, кто меня окружает. Через час я подниму бокал шампанского за тебя и других моих детей, за всех, кого я люблю в этом мире. Пусть все у тебя будет хорошо! Помнишь, как папа и я будили тебя в 12 часов, ты просыпалась и сидела с нами. Теперь ты такая большая... В полночь мы все скажем: «3а Пиа». «3а мою любимую дочку, которая так далеко от меня», — скажу я с любовью.
Твоя мама».
Из Рима, 22 января 1953 года:
«Как замечательно было поговорить с тобой по телефону. Я могла бы продолжать наш разговор бесконечно — так хорошо было слышно. Расстроило меня только то, что ты сказала. Я буду ждать тебя всегда, и ты знаешь это. Но я ничего не могу поделать с газетной писаниной. Я уже говорила тебе, что это будет продолжаться до тех пор, пока я остаюсь Ингрид Бергман. Это будет всегда. И как бы ты плохо ни относилась к этому, обо мне будут продолжать писать, меня будут фотографировать. Ты не представляешь, скольких журналистов я отправляю обратно. Я пытаюсь быть осторожней, почти ничего им не говорить, но для них я все еще источник «новостей» — и буду им до тех пор, пока не стану плохой актрисой.
Хочу тебе сказать еще одну вещь. Я созвонилась с моими адвокатами в Калифорнии. Ты знаешь, у меня их трое. Но пока никто из них не пошевелил пальцем. Не волнуйся, моя маленькая. Я ни в коей мере не хочу тебя обидеть. Я только хочу, чтобы ты какое-то время побыла со мной. Как мне это сделать? Если ты думаешь, что это возможно, — прекрасно. Последний адвокат, которого мы нашли, очень милый человек. У него самого четверо детей, и он мазу все понял. Я попросила его остановиться в Питсбурге на обратном пути в Италию. Но он прислал мне телеграмму, сообщив, что папа в этот раз не смог с ним увидеться. Хотелось бы, чтобы когда-нибудь смог. Запомни, Пиа, что я никогда не буду делать то, чего ты не хочешь. Зачем мне это, если я люблю тебя, думаю о тебе все время и хочу, чтобы ты была счастлива? Если я и прилагаю такие усилия для того, чтобы встретиться с тобой, то лишь потому, что считаю: ты будешь еще счастливее, когда узнаешь, как я здесь живу. Потому что одно дело, когда ты слышишь, что говорят вокруг тебя, и совсем другое, когда можешь судить сама. И мне очень хочется, чтобы ты узнала своего брата и сестер. Думаю, ты сама будешь рада этому. И когда ты вернешься к папе в Питсбург, то у тебя будет другое настроение. Ты будешь чувствовать себя гораздо ближе к нам, и у нас будет многое, что можно обсуждать в письмах до следующей нашей встречи».
Пиа довольно хорошо помнит то время.
«Я помню, как отразилась вся эта ситуация на отце: он был совершенно опустошен. Грустно было наблюдать, что ему приходится выносить. Ведь надо было как-то держаться, ходить на работу в клинику: с одной стороны — оставаться опытным, прекрасным хирургом, а с другой — читать все эти гнусности в газетах. Вся его жизнь превращалась в фарс, а это особенно ужасно, если имеешь такую серьезную профессию, какая была у отца. Работай он в театре или будь писателем, все было бы, наверное, по-другому, но для того, чтобы делать операции на мозге, нужна определенная отрешенность, уединенность. В клинике существует своя определенная атмосфера. В шесть часов утра отец должен был быть на месте, встречаться с другими хирургами....
Я виделась с ним дома уже после работы; он находился в глубокой депрессии, все происходящее было для него страшным ударом. Отец — очень сильная, неординарная натура. Он очень умен, весел, легок на подъем, прекрасно танцует — лучше всех, кого я знаю. Он сам, без всякой помощи, добился успеха в жизни. Мальчик, родившийся на ферме в северной Швеции, стал блестящим нейрохирургом. Он принимает пациентов со всего света, к нему летят отовсюду. Он, как правило, добивается успеха там, где у остальных врачей опускаются руки.
Единственное, чем я могла ему помочь, — быть с ним рядом. Так случилось, что мама уехала, а я осталась с ним. Для нее открылась совершенно другая жизнь — полная любви, такой романтической и страстной. Да, это было грандиозно. А все, что оставалось позади, таковым не было. На мою долю не выпало никакого блеска. Я осталась с тем, что было, поэтому я смотрю на все это совершенно с другой точки зрения. Я принадлежала тому, что осталось, и поэтому не могла не встать на сторону отца. Я считала, что мать покинула нас. Отец не пытался меня разубедить в этом, потому что именно так оно и было на самом деле».
Ответ Пиа был запечатан тремя небольшими печатями из зеленого сургуча. Она благодарила мать за подарки, которые та прислала, но напоминала, что просила ее «не делать больше шума в газетах», «прекратить всякие судебные разбирательства и встречи с адвокатами». По телевидению показали адвоката Ингрид, который вот-вот должен был приехать в Америку. Негодование Пиа вызывали «постоянные скандалы, направленные против отца». Она спрашивала: если он так плох, то почему она в свое время вышла за него замуж? Пиа не хотела ехать в Рим и не хотела, чтобы Ингрид прилагала к этому какие-либо усилия. В конце письма она напоминала, что у ее матери есть еще трое детей, о которых она может заботиться, и предлагала оставить ее и отца в покое.
«3 марта 1953 года.
Милая моя Пиа, мне понадобилось какое-то время, чтобы собрать всю свою храбрость и ответить на твое последнее письмо. Отвечать на него так же больно, как и читать его.
Приди письмо с объяснением визита моего адвоката немного пораньше, и ты не была бы в таком шоке. Теперь-то ты знаешь, что это был чисто дружеский визит. Мне говорили, что папа с ним разговаривал совершенно по-дружески. Поэтому беспокоиться не о чем. Я уже говорила тебе, что никак не могу повлиять на то, что пишется в газетах и говорится по радио. Я постоянно отказываюсь давать интервью о моей личной жизни. Особенно после разговора с тобой. Но когда снимаешься в кино, это привлекает к тебе внимание. И о картине судят не только по ее достоинствам, но и по той рекламе, которая ей сопутствует. Я не могу воспрепятствовать появлению репортеров на съемках. Так было на протяжении всей моей жизни. А все, что ты слышишь по радио и читаешь в газетах, — это сплетни. С тех пор как мы с папой расстались, он тоже предпочитает не верить этому. Ну, а уж если и ты мне не веришь, тут я ничего не смогу сделать, кроме того, чтобы повторить все, что я уже сказала.
Больше я тебя не буду беспокоить, Пиа. Кажется, я уже не в состоянии доказать тебе, что не хочу тебя ни к чему принуждать. Если бы ты была меньше, я бы еще попробовала. А сейчас ты в состоянии решать все сама. Ты просишь оставить вас в покое. Хорошо, я сделаю это. Я боролась почти четыре года, чтобы быть для тебя хоть чем-то. Я не просила многого, чтобы не обидеть папу. Но мои старания не увенчались успехом. Да, ты все еще мой ребенок, и я люблю тебя так же, как и остальных моих детей. Один ребенок не может заменить другого, как ты считаешь. Я люблю тебя, моя смешная обезьянка, я целую твои светлые волосы, твой глупый нос. Всем сердцем люблю тебя, всегда буду рядом с тобой, даже если ты не хочешь меня видеть».