Моя жизнь
Шрифт:
Я послала ему снимки сцен из оперы, показывающие, как мы ставили ее в Неаполе и Милане. Онеггер ответил: «Вы знаете, я болен. Надежды на то, что мне станет лучше, нет. Но я ожил, получив эти фотографии, они окружают меня теперь в спальне. Я смотрю на них и слышу музыку оперы, звучащую в моих ушах. И я решился. Я сказал жене: «Мы едем на премьеру в Париж»».
Я никогда не забуду, как он впервые пришел на репетицию, оркестр аплодировал ему стоя. Это было очень волнующе. Я видела перед собой маленького, сморщенного старичка, которому помогали сесть в кресло. Куда же подевался тот большой смуглый человек с фотографии? Я спустилась к нему, взяла его за руки, поцеловала в щеку. Позднее, когда мы разговаривали вдвоем, я спросила:
— А что это за фотография, которую вы мне прислали?..
Он улыбнулся и ответил:
— Я никогда не думал, что увижусь с вами. Поэтому я послал фото, где мне тридцать пять лет. Хотелось произвести на вас впечатление. Зачем вам было знать, что я уже старик?
Я не раз бывала в его парижском доме на Монмартре. Он хотел показать мне различные интонации, при этом всегда был необыкновенно добр и мил. «Мне нравится, что вы говорите естественно. Все актрисы декламировали текст героически, а вы говорите, как простая девушка. Потом, вы танцуете тот маленький танец, поете с детьми... Это настоящая Жанна».
Премьера прошла с громадным успехом, и после нее мы все пошли ужинать в «Тур д’Аржант». Онеггер был безмерно доволен — он смеялся, ел, пил. А отужинав, даже закурил сигару. Жена ужаснулась:
— Что будет с его здоровьем? Он не должен так себя вести.
— Но ведь он счастлив, — возразила я. — Не понимаю, к чему такая осторожность? Почему не разрешить ему приятно провести время, выкурить сигару, немного выпить? Это же гораздо лучше, чем ограничить его во всем, сказать: «Не ешь, не пей, не езди в Париж, не смотри пьесу, оставайся дома и жди смерти».
Я не уверена, что она приняла мою точку зрения.
Он действительно недолго прожил после нашей встречи, но зато у него был тот последний, незабываемый вечер.
Когда я наконец приехала домой, чтобы показать на шведской сцене ораторию, которую так любила, радость моя была огромна. После долгих лет гастролей в Италии, Франции, Англии и Испании, после работы с тремя иностранными языками, я наконец могла говорить на своем родном. Люди простаивали за билетами ночами, в снегопад. Все шестнадцать лет, которые я провела за границей, я не переставала любить Швецию, не переставала надеяться, что вернусь когда-нибудь домой.
В день премьеры на меня обрушились аплодисменты. Я чувствовала тепло, идущее из зала, — я была счастлива. Мои мечты сбывались. Я сказала Роберто «Теперь я могу спокойно лечь и умереть».
Возможно, именно это мне и следовало сделать критики объявили, что спектакля хуже нашего они в жизни не видели.
После премьеры не проходило дня, чтобы газеты или журналы не пытались просто уничтожить меня.
Но вопреки прессе наше прибытие в Швецию было отмечено великолепно. Роберто и меня пригласили на бал, где присутствовал король Швеции. Но у Роберто не было фрака. Его спросили: «Неужели вы не можете взять фрак напрокат или надеть что-нибудь подобающее случаю?» Роберто ответил, что не может, но обязательно придет и спрячется за пальмой или колонной чтобы посмотреть, как меня будут представлять. Итак вместе с двумя другими дамами я встала и сделала реверанс. Король улыбнулся. На том все и кончилось Затем, после того как все были представлены, дворец кий сказал, что король хочет со мной поговорить Мне это крайне польстило. Король был очарователен но интересовался больше Роберто, чем мной.
— Где ваш муж? — спросил он.
— Он прячется где-то там, за колоннами. Ваше Величество, — сказала я. — У него нет фрака.
— Ну, разве «это не глупо? Разве это не смешно? — спросил король. — Я ищу его повсюду, чтобы поговорить о «феррари». Пожалуйста, найдите его и приведите ко мне на пару слов.
Роберто нашли, и они с королем болтали о «феррари» до тех пор, пока их не развели в разные стороны.
Меня пригласила на обед группа, которая называлась «Шведы». Когда-то мой отец пел с ними и ездил на гастроли по Соединенным Штатам Америки. Они вспоминали о нем, пели песни, которые он пел с ними. Это было так трогательно, что я не могла удержаться и все время плакала в салфетку.
Как только Росселлини прибыли с детьми в Стокгольм, в них вцепились газеты. Их преследовали всюду. Первые страницы были полны описаний семьи, одежды Ингрид, ее драгоценностей, самого Роберто с его редеющим пробором в волосах, детей, их реакции на все происходящее. Появились первые нелестные отзывы. «3а выступление в Опере Ингрид требует гонорар выше, чем Юсси Бьерлинг. Цены на билеты побили все рекорды, а ведь Ингрид даже не умеет петь!» Затем последовала обойма унизительных статей о родителях Ингрид, что ее просто взбесило. Один из журналистов был недоволен, услышав, как Ингрид сказала что надеется говорить по-шведски «без всякого акцента, хотя прошло столько лет». «И это говорит она которая пользуется любой возможностью, чтобы под черкнуть свои способности к иностранным языкам!» Отклики на премьеру были однообразно плохие, а зачастую и враждебные. Ее Жанну находили слишком «здоровой, веселой, а потому бездуховной и почти комичной». «Эта эгоцентричная женщина ни на секунду не превращалась в страдалицу. Хотя, наверное, ни у кого не будет поводов для страдания, если ему заплатят за вечер столько, сколько ей». «Ей недостает силы и магнетизма». В то же время все критики хвалили исполнителя главной мужской роли шведа Андерса Няслунда. Росселлини тоже досталось: его режиссура была признана поверхностной и банальной. Критики соревновались в сравнении Ингрид с другими актрисами, игравшими святую Жанну, и приговор их был не в ее пользу. «Зачем импортировать Ингрид Бергман и платить ей бешеные деньги, когда у нас есть X и Y, которые играют гораздо лучше?»
Стиг Альгрен опубликовал в одном из журналов статью под заголовком «Показать себя за деньги»: Ингрид Бергман — не актриса в полном смысле этого слова. Ее карьера начиналась совершенно на ином уровне. Поэтому крайне несправедливо сравнивать ее с профессиональными актрисами.
Так случилось, что после провалов фильмов, следующих один за другим, для Росселлини и Ингрид Бергман не оставалось ничего лучшего, как переезжать из города в город, из одной страны в другую и показывать Ингрид Бергман за деньги.
Но следует ли осуждать их за это? Разумеется, нет. Ингрид Бергман — товар, пользующийся пока что большим спросом, и его поэтому предлагают на открытом рынке. Поэтому она назначает цену, и ей платят по установленным тарифам — так же, как за селедку и чугун».
Роберто оставался здесь только для того, чтобы окончательно отработать все мелочи в постановке.
А Ингрид оказалась лицом к лицу с происходящим.
Я ненавидела эти ужасные статьи, хотя понимала, что, когда выступаешь перед публикой, она вправе сказать: «Нам не кажется, что вы так уж хороши, поэтому мы не желаем тратить на вас свои деньги». А те, для кого критика стала профессией, имеют право заявить читателю: «Не стоит идти смотреть на них — вы впустую потратите и время, и деньги». Как раз против этого я не имела ничего против. Я была против нападок на мою личную жизнь.
Уезжая в Испанию, во Францию, в Англию, мы брали детей с собой. Мы путешествовали, как цыгане, — это итальянский стиль. Горы багажа, служанка, няня. Шведская пресса нашла это возмутительным. «Почему она приехала сюда в сопровождении всего лишь двух нянь, присматривающих за детьми? Уж коли у нее трое детей, следовало бы иметь трех нянь». И все в таком плане. Их раздражал Роберто, ездивший на своем «феррари», а ведь у него еще есть и «роллс-ройс». «Как они смеют выставлять у отеля две машины? Это же верх тщеславия».