Моя жизнь
Шрифт:
В Роберто уживались странные противоречия. Он очень любил рабочих людей. Большинство своих фильмов он сделал о простом народе, но, когда приходило время платить по мелким счетам и делать для маленьких людей то, что им действительно было необходимо, он не торопился. Время шло и шло, но они, что меня поражало, все это воспринимали как должное.
— Почему вы не посылаете ему счет? — спрашивала я некоторых наших мелких кредиторов. — Почему вы не подадите на него в суд? Если бы я была на вашем месте, я бы подала на него в суд за неуплату долга.
— Ну, я не могу сделать такое с коммендаторе Росселлини.
Роберто всегда сердился, когда его называли коммендаторе. «Я не коммендаторе», —возражал он. — «Но вы, коммендаторе, заслужили это звание». Что можно было ответить на это? Коммендаторе счет посылать нельзя. Они предпочтут голодать, но счет ему не представят. Я просто сходила с ума. Я бегала по округе, стараясь оплатить все счета, ведь эти люди полагались на него.
В натуре Роберто было, конечно же, что-то, что вызывало в вас признательность. Делал ли он какой-то ласковый жест в ваш адрес, или просто смотрел как-то по-особому, если вы сказали что-то настолько смешное, что и ему это показалось забавным, чувствовали вы себя так, будто получили «Оскара». От него почти все время исходило такое тепло, что люди просто таяли.
Правда, временами он был совершенно невыносим. Вот, например, случай с Рубинштейнами. В Калифорнии, когда мы с Петером жили на Бенедикт-Каньон-Драйв, Рубинштейны были нашими соседями. На Пиа и на меня игра Артура производила громадное впечатление. Обычно мы тихо стояли за изгородью и слушали. Потом мы познакомились, и нас с Петером пригласили на обед. Теперь я жила в Риме с Роберто. Артур Рубинштейн прибыл в Рим на гастроли. Я прослушала его концерт, а потом пошла за кулисы. И он и его жена, казалось, были рады снова увидеться со мною. Поэтому я набралась храбрости и спросила:
— Не хотели бы вы как-нибудь отужинать с нами?
К моему удивлению, они с удовольствием согласились.
— Мы так устали от этих больших банкетов каждый вечер. Это будет замечательно, — сказали они.
— Хорошо. Брат Роберто, Ренцо, — композитор. Я приглашу и его с женой.
— Прекрасно.
Я рассказала обо всем Роберто, и ему эта идея понравилась.
На столе было все самое лучшее. Приехали Ренцо с женой и Артур Рубинштейн с женой. Роберто не было.
Мы выпили один коктейль, затем второй. Когда принялись за третий, я начала ужасно нервничать. Позвонила на студию. Роберто отозвался:
— Да, в чем дело?
— Ты забыл, что всемирно известный пианист Артур Рубинштейн и его жена приглашены к нам? Мы ждем, мы пьем уже третий мартини. Ты должен идти домой.
— Домой? — проворчал Роберто. — Я занят. Я делаю монтаж. Приду, когда смогу.
Я вернулась назад, пытаясь изобразить из себя хозяйку, у которой все идет как надо, и сказала:
— Роберто немного задерживается. Может быть, мы начнем, а он присоединится к нам потом?
Мы прошли в столовую, начали с аперитивов и дыни. Потом подали спагетти, а я сидела и смотрела на пустой стул... Спустя некоторое время я позвонила снова:
— Слушай, мы уже за столом. Забудь о фильме. Это же Артур Рубинштейн. Ты не можешь так вести себя со знаменитым человеком, который пришел в свой единственный свободный вечер, чтобы увидеться с тобой.
— Хорошо, хорошо. Приду, как только освобожусь.
Мы продолжали сидеть за столом, смаковать всякие вкусные блюда, а разговор постепенно таял и таял. Я просто не знала, о чем еще говорить. А они время от времени очень вежливо спрашивали:
— Что же может так задержать Роберто?
Я делала безуспешные попытки извиниться: дубляж... это так сложно... задержки на студии...
За столом воцарилась напряженная тишина. Мы оставили столовую и пошли в гостиную пить кофе. Тут-то и увидели, как в дом вошел Роберто. Он пересек холл и прямиком направился в спальню.
Я вздохнула с облегчением:
— Ну вот и он наконец-то. Пойдемте выпьем кофе.
Мы пили кофе, а Роберто все не было. Я не выдержала:
— Пойду посмотрю, что там такое.
Я вошла в спальню. Он лежал на кровати.
— У меня болит голова, — сказал он. — Не беспокой меня.
— Я сейчас умру, — застонала я. — Я не могу вернуться назад и сказать им, что ты лег в постель, потому что у тебя болит голова.
— Ну тогда и не объясняй им ничего. Скажи, что я вообще не приходил домой.
— Но я уже сказала, что ты пришел. Да они сами видели, как ты входил.
— Я болен. Скажи, что я болен.
Я вернулась, чувствуя, что если я и обладала какими-то актерскими способностями, то от них не осталось и следа.
— Ради бога, извините, — пролепетала я. — Но он неважно себя чувствует.
— О, какая жалость, — посочувствовали мои гости.
– Это очень неприятно. Вы нас извините.
Я сидела, зная, что ложь написана на моем лице, и вдруг, внезапно, двойные двери гостиной широко распахнулись — между ними стоял Роберто, кающийся, широко раскинувший руки для объятий.
— Маэстро! — вскричал он.
Они бросились друг к другу. Потом сидели до четырех утра и говорили — не останавливаясь, не переводя дыхания. Они упивались друг другом. Я не могла растащить их.
А в те минуты мне казалось, что у меня начинается сердечный приступ. Хотя тогда я, наверное, смогла бы с радостью использовать для спасения и сердечный приступ.
Потом произошел еще один незабываемый случай, когда нас во второй раз навестила Гедда Хупер. Она захотела приехать на виллу «Санта Маринелла». Я обсудила ее визит с Роберто и сказала:
— Это заставит все газеты прекратить писанину о том, как я несчастлива, как все ужасно, какое ты чудовище, как ты разрушил мою карьеру. Пусть она увидит наш дивный дом, это чудесное побережье и нашего ребенка. Мы постараемся угостить ее свежими морскими деликатесами.