Мозаика Парсифаля
Шрифт:
– Почему вы так считаете?
Элизабет Эндрюс помолчала немного и произнесла решительно:
– Эмори Брэдфорд был блестящей личностью, но они на него не обращали внимания. Он в свое время пользовался в этом городе огромным влиянием. Это продолжалось до тех пор, пока он не сказал правду так, как он ее видел. Как только смолкли овации, все тут же отвернулись от него.
– Вы, очевидно, с ним давно работаете?
– Очень давно. Все это происходило на моих глазах.
– Не могли бы вы привести пример того, как от него отвернулись?
– Пожалуйста. Начать с того, что его фактически отстранили от всех дел, хотя его опыт и знания могли бы принести большую пользу. Он постоянно писал пояснительные
– Вчера утром он смотрел телевизор?
– Недолго… до того как это случилось. По крайней мере, телевизор был придвинут к его столу. Он отодвинул его к стене… перед тем, как это произошло. До самого конца он не смог избавиться от этой привычки. Он хотел, чтобы люди были лучше, чем они есть, он желал, чтобы наше правительство работало лучше.
– Не осталось ли на столе заметок, которые могли бы сказать, что именно он смотрел?
– Нет, ничего. Это был как бы его последний жест. Он оставил этот мир в большем порядке, чем нашел его. Мне ни разу не доводилось видеть его письменный стол таким чистым.
– Еще бы.
– Простите, я не поняла?
– Ничего. Я только выразил свое согласие с вами… Мне известно, что вы ушли на ленч, но не было ли поблизости от его дверей других людей, которые могли бы увидеть кого-либо входящим в его кабинет или выходящим из него?
– Полиция уже выясняла это, мистер Кросс. Там всегда крутится множество людей; мы ходим на ленч в разное время, в зависимости от обстоятельств, но никто не заметил ничего необычного. Правда, в нашей секции в это время было довольно пусто. В час тридцать происходило собрание секретарей, и большинство из нас…
– Кто созывал собрание, мисс Эндрюс?
– Председатель нашей организации. Они у нас меняются ежемесячно. Правда, ничего не было, а когда его спросили, он сказал, что произошло какое-то недоразумение. Но мы посидели некоторое время, попили кофе…
– Вы получили письменное извещение о собрании?
– Нет, об этом с утра просто начали говорить. Так бывает достаточно часто, самое обычное дело.
– Огромное спасибо, вы нам очень помогли.
– Какая потеря, мистер Кросс. Какая ужасная потеря.
– Да, я понимаю. Прощайте. – Хейвелок положил трубку и произнес, глядя на телефон: – Наш соперник великолепен. Опять краска, превращающая его в невидимку.
– Она не смогла тебе ничего сказать?
– Наоборот. Брэдфорд прислушался к моему совету. Он выходил на улицу, чтобы позвонить туда, куда ему надо было. Номер, который он набрал, никто никогда не узнает.
– И больше ничего?
– Может, и еще кое-что, – помрачнев, задумчиво произнес Майкл. – Посмотри, нельзя ли найти здесь вчерашнюю газету. Мне надо знать имена всех ответственных сотрудников госдепа, которые давали интервью утренним телевизионным программам. Последнее, что делал Брэдфорд, – смотрел телевизор. Здесь какая-то аномалия.
Дженна нашла газету. Ни один из сотрудников государственного департамента не появлялся тем утром на телевизионных экранах.
Глава 31
В лице доктора Мэтью Рандолфа графство Тэлбот располагало прекрасным медиком
В тридцать лет, после того как он с отличием окончил университет Джонса Гопкинса и успешно прошел хирургическую ординатуру в Бостоне и Нью-Йорке, Мэтью понял, что не сможет до конца реализовать свои способности в нелепых и инфицированных внутренними интригами обычных больницах. Решение проблемы для него не составило сложности. Принудив всеми правдами и неправдами раскошелиться легион богачей из района Чесапика и вложив свои два миллиона долларов, Рандолф открыл собственный медицинский центр на пятьдесят коек.
Управленческим принципом Рандолфа была умеренная диктатура. Он не допускал никакой исключительности при отборе больных, но следовал одному железному правилу: из богатых выжимали все, что можно, а бедняки были обязаны представить доказательства своей нищеты и при этом выслушать лекцию о грехе праздности.
Однако как бедные, так и богатые появлялись во все большем количестве, согласные выслушивать эти оскорбления, поскольку в течение многих лет Медицинский центр Рандолфа приобрел исключительно высокую репутацию. Лабораторное оборудование – самое лучшее из того, что можно было приобрести за деньги; щедро оплачиваемые врачи – самые талантливые выпускники наиболее известных университетов и самых строгих ординатур; в случае необходимости туда на самолетах доставлялись лучшие специалисты со всего мира; способности технического персонала и корпуса сестер намного превосходили обычные больничные стандарты. В целом пребывание в центре Рандолфа с медицинской точки зрения было великолепным, а с личной – достаточно приятным. Правда, некоторые утверждали, что его можно улучшить, если убрать ядовитого шестидесятивосьмилетнего доктора Рандолфа. Однако другие возражали, говоря, что нет лучше способа потопить судно в шторм, чем заглушить двигатель, потому что его шум действует на нервы. Во всяком случае, отстранить Рандолфа от дел – с учетом того, что здоровье у него было отменным и помирать он явно не собирался, – можно было только силой.
Ведь кто, кроме него, мог спросить перед операцией у племянника Эмили Дюпон: «Итак, во сколько же вы оцениваете собственную жизнь?»
Жизнь племянника стоила миллион долларов плюс подключение к компьютерной сети ведущих исследовательских центров.
Хейвелок вынес все эти подробности из досье ЦРУ, посвященных расследованию обстоятельств смерти эксперта по тайным операциям, «архитектора» Коста-Брава Стивена Маккензи. В Канье-сюр-Мер доктор Анри Саланн ставил под сомнение порядочность врача, подписавшего свидетельство о смерти Маккензи. Хейвелок смотрел глубже. Он допускал подделку результатов лабораторных исследований, искажение результатов вскрытия (доклад патологоанатома мог не соответствовать действительному состоянию трупа), а после того, как президент упомянул о рентгене, – и подмену пленок. Однако в свете того, что он узнал о самом Рандолфе и его центре, эти допущения выглядели весьма сомнительно. Все работы, связанные со смертью Маккензи, проходили под прямым наблюдением Рандолфа и в лабораториях центра. Колючий доктор мог быть диктатором, самоуверенным наглецом, крайне неприятной личностью, но при всем этом он оставался образцом цельной личности, честного человека. Такая же профессиональная цельность характерна и для его центра. И если посмотреть на дело с учетом всех этих факторов, всех обстоятельств, то нет никаких причин подозревать ни доктора, ни его учреждение.