Мозаика Парсифаля
Шрифт:
– Не исключено. С Режин трудно иметь дело, она может быть резкой, язвительной, некоторые даже называют ее сукой, но это совсем не так. Она вынуждена вести себя жестко.
– В таком случае позвольте мне задать вам еще один вопрос, ответ на который я частично знаю. Но мои знания основываются на слухах, сейчас я хотел бы получить своего рода официальное подтверждение. – Критик вновь сложил ладони. – Что вынудило вашу подругу заняться всем этим? Что заставило ее вести жизнь, подобную вашей? Ведь, по всей видимости, она начала ее
– В тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году, – быстро ответил Хейвелок.
– Вторжение войск стран Варшавского Договора?
– Да, «черные дни августа». Ее родители к этому времени скончались, и она жила в Остраве с двумя братьями. Оба старше ее, а один даже женатый. Братья были активными сторонниками Дубчека. Младший – студент, старший – инженер. При правительстве Новотного он был лишен возможности занимать сколько-нибудь значительные посты. Когда вошли танки, младший брат был убит на улице, а старшего задержали передовые советские отряды «для допроса». Он вернулся калекой. Практически беспомощным человеком. Он пустил себе пулю в висок, а его жена исчезла. Дженна отправилась в Прагу, где ее никто не знал, и ушла в подполье. Ей было известно, с кем надо войти в контакт и что следует делать.
Граве кивнул, в полутьме морщины на его скульптурном лице казались более глубокими, чем обычно.
– Люди, которые занимаются тем, чем занимаетесь вы так спокойно и эффективно, пришли к своему делу разными путями. Но всех вас объединяет одно – пережитые насилие, страдания… потери. И глубокое желание отомстить.
– А как же иначе? Только идеологи могут позволить себе кричать во всю глотку. Мы же обычно все храним в себе. Именно поэтому нас посылают первыми. Не составляет большого труда заставить нас действовать максимально эффективно.
– И узнавать себе подобных среди других?
– Да. При определенном стечении обстоятельств. Но к чему вы все время клоните?
– Эта дама Бруссак. Ваша подруга с Коста-Брава не могла не запомнить ее. Там муж, здесь братья, страдания, потери… одиночество. Такая женщина не забудет другую, которой пришлось столько страдать.
– Очевидно, так и произошло. Я почему-то не подумал об этой возможности, – задумчиво произнес Хейвелок. – Вы совершенно правы. – Он помолчал и добавил: – Благодарю вас за то, что вы дали возможность увидеть мне общую картину. Она, несомненно, запомнила ее.
– Опасайтесь, Майкл!
– Опасаться? Чего же?
– Желания отомстить. Между ними могли возникнуть взаимопонимание и симпатия. Бруссак может выдать вас американцам. Подстроить ловушку.
– Я буду чрезвычайно осторожен, впрочем, как и она. Что еще вы можете сказать о служебной записке? Было ли там указано направление выезда?
– Нет, она может уехать куда пожелает. В документах будет обозначено: «за границу». Все останется в тайне.
– Какую легенду, какое имя она получила?
– Мой молодой друг пока не смог этого
– Завтра будет слишком поздно. Вы сказали, что в записке требуется оформить документы немедленно. Все данные уже внесены в паспорт, и он передан по назначению. Она уже на пути из Франции. Мне надо действовать максимально быстро.
– Что решит один день? Через двенадцать часов мы, по всей вероятности, будем знать имя. Вы сможете обзвонить все авиакомпании, сошлетесь на чрезвычайные обстоятельства и попросите проверить списки пассажиров. Таким образом вы сумеете выяснить, куда она направилась.
– Сомневаюсь.
– Я вас не понимаю.
– Бруссак. Если эта женщина уже так много сделала для Дженны, то она доведет дело до конца. Режин не бросит ее в одиночестве в аэропорту. Она наверняка что-нибудь организует. Я обязан узнать, что именно.
– И вы полагаете, она сообщит вам об этом?
– Должна сообщить. – Хейвелок застегнул свой широкий, скверно сидящий пиджак, поднял воротник и поежился. Вдоль переулка от подножия холма тянул влажный ветерок. Становилось прохладно. – Так или иначе, но она все скажет. Еще раз огромное спасибо, Граве. Я ваш должник.
– Согласен.
– Я встречусь с Бруссак этой ночью и уеду утром… пока еще не знаю куда. Но прежде чем я покину Париж, я хочу вам еще кое-что сказать. В «Банке Жермен» на авеню Георга Пятого у меня есть личный сейф. Я все оттуда возьму и оставлю для вас конверт. В счет частичной оплаты долга.
– Вы весьма заботливы, но насколько мудро с моей стороны будет воспользоваться вашим предложением? Без ложной скромности, я довольно заметная фигура в парижском обществе и должен быть разборчив в выборе знакомств. Вдруг кто-нибудь в банке знает вас?
– Под именем, которое вам ничего не говорит.
– В таком случае, какое же имя я должен буду назвать?
– Никакое. Просто скажете, что джентльмен из Техаса должен был оставить для вас конверт. Если хотите еще больше обезопасить себя, можете сказать, что никогда меня не видели. Скажите, что я веду переговоры о покупке картины для анонимного клиента в Хьюстоне.
– А вдруг там все же возникнут осложнения?
– Ничего не случится. Вы знаете, где я буду этой ночью, и сможете связаться со мной завтра утром.
– Мы говорим как профессионалы, Майкл, не так ли?
– Я не хочу, чтобы было иначе. Так проще. – Хейвелок протянул для прощания руку. – Вы очень мне помогли. Я этого не забуду.
– Пожалуй, конверт оставлять не обязательно, – сказал Граве, отвечая на рукопожатие и внимательно глядя ему в глаза. – Вам потребуется много денег, а кроме того, мои затраты весьма незначительны. Вы сможете вернуть долг в следующий раз, когда будете в Париже.
– Не будем менять давно установленных правил. Тем не менее я чрезвычайно высоко ценю ваше доверие.