Мозаика судеб
Шрифт:
Наконец прозвенел звонок.
– Мне хотелось бы знать, – торопливо заговорил профессор, – насколько это важно для социального и экономического развития общества. До четверга. Желаю всем приятно провести уик-энд.
Дина собрала вещи в большую полотняную сумку и направилась к выходу. Уже у самого порога ее окликнул Джошуа:
– Ты куда идешь?
– К себе, в общежитие.
– Почему такая мрачная?
– Я не мрачная.
– Ты же знаешь, у меня нет любимчиков среди студентов.
Дина ничего не ответила – не хотелось тратить слова, тем более что это больше не имело значения. Она выросла из этих игр, этого флирта и даже разочарований. Хватит. Все кончено.
– Так мы поедем на семинар? – неожиданно для себя
– Обязательно. В восемь утра жду тебя у своего офиса.
В восемь часов ровно Дина уже стояла у коттеджа, расположенного недалеко от столовой, где помещался кабинет Джошуа. Опоздав всего на несколько минут, профессор подкатил на черном «вольво», наклонившись, открыл дверцу.
– Привет, – сказала Дина и скользнула в салон.
– Ну, поехали? – спросил Джошуа и, не дождавшись ответа, тронулся с места.
Машина выехала на скоростное шоссе, Джошуа увеличил скорость, и машина помчалась по холмистой равнине Новой Англии.
С полчаса они ехали по пустынному шоссе. Последнее, что запомнилось Дине, был прогноз погоды, обещавший дождь по всем северо-восточным штатам, потом последовало предупреждение об ухудшившейся обстановке на дорогах, на что Джошуа коротко и тихо отозвался:
– Дерьмо!
Внезапно автомобиль будто воспарил над землей – на какое-то мгновение Дине почудилось, что разделительная белая полоса тоже вроде бы оторвалась от дорожного полотна. В этом положении машина замерла – впереди мелькнула насыпь, поросшая лесом, потом разом они провалились в глубокую, метров десять, лощину, раздался глухой удар, еще удар, треск, скрежет раздираемого металла и звук разбивающегося стекла. Еще один удар…
Когда Дина пришла в себя, то обнаружила, что сидит на том же самом месте рядом с Джошуа, но земля и небо поменялись местами. Она долго не могла понять, что случилось, пока не догадалась, что машина перевернулась.
– Джошуа, – тихо позвала она.
– Ну и дерьмо! – только и ответил он.
Они с трудом выбрались наружу через разбитое заднее стекло и, едва переставляя ноги, побрели по направлению к шоссе.
– Смертельный трюк! – обернувшись, сказала Дина. Но вдруг почувствовала головокружение и тошноту и больше не смогла произнести ни слова.
Потом сознание то покидало ее, то возвращалось. Она смутно ощущала, что ее поднимают, потом опускают на заднее сиденье какого-то автомобиля. Потом провал… Сознание вернулось к ней уже в госпитале, она поняла, что лежит на больничной койке, окруженная какими-то пузырьками и трубками. Она стала звать кого-то и, прежде чем провалиться в глубокий сон, догадалась кого. Она звала маму.
Вслух Габриэла сказала, что ей будет приятно пообедать в ресторане отеля в Сэг-Харборе, а про себя подумала, что это совсем не так! По такому случаю ей хотелось бы провести с ним вечер в уютном ресторанчике возле Нотр-Дам де Пари, куда люди искусства забегают обсудить самые горячие новости. Или посидеть с ним за столиком у Липпа на Сен-Жермен, где собираются известные литераторы, где царит тишина и по традиции ужин посетители часто проводят в молчании. Сколько удивительных мест она могла ему показать в городе, где она прожила последние годы, и какой странный заманчивый мир она могла ему открыть в вечер их первого свидания. В Париже все кажется таким романтическим и красивым. А здесь, в Сэг-Харборе, провинциальном городишке, все воспринимается иначе. Случайная короткая встреча в похоронном бюро – это одно; чашка кофе на лужайке в перерыве между шпаклевкой и покраской кухни – другое; посещение ресторана и тем самым первый шаг к установлению более близких отношений – это третье. Именно это последнее обстоятельство уже становится труднее игнорировать.
Обед с Ником Тресса в ресторане отеля был подобен измене тому интеллектуальному кругу, в котором она так долго пребывала. Два года Габриэла сознательно избегала всего, чтобы могло напомнить ей о доме. Теперь на душе было смутно, раздражала собственная неуверенность, она укоряла себя за то, что ведет с Ником нелепую игру, зная о своем скором возвращении в Париж…
– …Половину нашей совместной жизни мы друг с другом почти не разговаривали, – ответила Габриэла на обращенный к ней вопрос Ника. – Мы считали это лучшим выходом из положения, чтобы избежать крикливых скандалов и выматывающих душу разборок. – Она покрутила пальцами пепельницу, не отводя взгляда от пламени свечи, при этом не переставая удивляться себе – зачем она все это ему рассказывает. – Мне было всего девятнадцать, когда мы поженились. Что я тогда понимала? И Пит, хотя он был старше меня на шесть лет, тоже плохо разбирался в жизни. Он предпочитал действовать по указке других, а не жить своим умом. По большому счету, конечно… А верность, как ты понимаешь, – она взглянула на Ника, – как раз к таким вещам и относится. Он был воспитан в рабском повиновении условностям. Его родители были бедны и жили надеждой на чудо. Они привили эту веру своему старшему сыну, только он, вероятно, по-своему развил эту идею – она переродилась во всевозрастающие амбиции. Пит заявил, что не собирается всю жизнь работать на фабрике, пить пиво в забегаловках, просиживать вечера у телевизора с пачкой печенья в руках. Непонятно, откуда он набрался подобных устремлений, но факт остается фактом – даже когда Пит еще работал на фабрике, он никогда не ходил в дешевые, пропахшие потом спортивные залы. Только в самые престижные и дорогие, с толстыми коврами и мягким освещением, как в психиатрических больницах.
Габриэла заметила, что Ник, не скрывая удивления, слушает ее рассказ.
– Никогда бы не подумал, – наконец произнес он. – Пит производил впечатление преуспевающего, уверенного в себе человека, он обычно побеждал меня на теннисном корте, спортивная форма у него всегда была самых престижных фирм.
– Это только видимость. Да, но подобный образ стоил ему огромных усилий. Даже умение одеваться с иголочки… Его одежда как бы служила ему для самоутверждения – посмотрите, каким стал мальчишка из бедной семьи. У него был пунктик – он всем должен был доказать, что добился того, чего хотел. У французов есть выражение, – она немного помедлила, – «bien dans sa peau». Это значит примерно – каждый хорош в своей шкуре, а Пит постоянно чувствовал, что все, что он носит, с чужого плеча.
Ник задумался:
– Он, по-видимому, все время переживал из-за того, что закончил городской колледж, а не Йель.
Габриэла кивнула, потом попросила:
– Теперь твоя очередь. Расскажи о своей супружеской жизни.
Он мгновение колебался:
– Мы поженились молодыми, были прекрасной парой. Знаешь, почему? Потому что она была самым добрым человеком в мире. Прежде всего заботилась о других, а о себе вспоминала в последнюю очередь. Она шила, занималась хозяйством, любила готовить и при этом еще находила время быть другом не только для меня, но и для моих друзей и обожала возиться с их детьми. На каждое Рождество она наполняла сладостями красивые пакеты и развозила их по домам знакомых, где были дети.
– Она была красива?
– Я бы не сказал, что она была красива в том смысле, какой ты вкладываешь в это слово. Просто у нее была такая улыбка, что в любой, даже самой мрачной комнате становилось светло.
Габриэла задумалась – умение шить, готовить обеды, быть хорошей подругой, любить детишек – все это хорошо, ну а как насчет страсти, отношения в браке немыслимы без интимной близости. По-настоящему любящий мужчина с удовольствием готов оказать знаки внимания – подать чашку кофе в постель утром или стакан воды ночью. Даже если надо на крыльях любви слетать за кофе в Боготу, а воды черпнуть из Ниагарского водопада.