Мозг ценою в миллиард
Шрифт:
Поезд громыхнул и дернулся. Харви почти догнал его, но теперь поезд снова удалялся. Машина остановилась там, где автомобильная дорога резко уходила в сторону от железнодорожного полотна. Сержант перестал стрелять. Он одиноко и неподвижно стоял на снегу с пистолетом в вытянутой руке и со склоненной набок головой, как у испорченной Статуи Свободы. Он целился в вагонную дверь. Харви все равно придется лезть по металлическим ступенькам, и когда его рука дотянется до поручней, он будет вытянут в полный рост — отличная мишень даже для пистолета. Поезд снова притормозил, Харви очутился рядом с вагоном и потянулся к поручню. Я хорошо видел, как сержант выстрелил.
Он быстро выстрелил несколько раз, не ожидая результата от первой пули. Думаю, Харви не подозревал, что его ждет на ступеньках вагона. Ему повезло. Он поскользнулся. Поскользнулся на шпале или споткнулся о дорожный костыль и растянулся в снегу. Это была редкая удача. Теперь мне стало трудно наблюдать за ним из окна, но когда он выбрался из вмятины в рыхлом снегу, я увидел, что один его локоть красен от крови, а по груди течет содержимое разбитых яиц. Сержанту потребовалось всего десять секунд, чтобы вынуть пустую обойму, извлечь из кармана новую, вставить ее в пистолет и скова встать в удобное для стрельбы положение, но Харви хватило и этого. Он втиснулся в открытую дверь вагона и вполз в тамбур. Когда я бежал к нему по коридору, он полз на животе, извиваясь, как угорь. Поезд со стоном дернулся и начал набирать скорость. Харви медленно дышал, глубоко и шумно втягивая воздух, все тело его содрогалось. Он полз очень медленно и вдруг увидел меня. Он посмотрел на меня тяжелыми полуоткрытыми глазами.
— Боже, я испугался, — сказал он. — Боже!
— Вижу, — сказал я. — У тебя весь живот желтый.
Харви кивнул. Он дышал, используя каждый мускул, чтобы восстановить нормальный ритм.
— Я был уверен, — наконец произнес он, — когда лежал здесь, что этот негодяй пошлет мне последнюю очередь в спину.
— Давай-ка посмотрю твою руку, — предложил я.
— Дать тебе посмотреть руку? — раздельно выговорил Харви. — Ты думаешь, я не понял, что это были твои ребята. Там оказалась надпись, предупреждающая насчет обледенения остряка стрелочного перевода. Так вот — она была на финском языке. Мы еще не выехали из Финляндии. Это были твои парни, переодетые русскими пограничниками.
— Это были американцы, — возразил я. — Они очень грубо работают. Мы бы проделали это лучше, но это были не мы. Дай посмотрю твою руку.
— Что ты собираешься сделать? Уж не закончить ли начатую ими работу?
— Не злись, Харви, — сказал я. — Я здесь ни при чем. Между прочим, я не выдвигал встречных обвинений, когда твои протеже пытались прикончить меня под Ригой.
— Я не имею к этому никакого отношения, — быстро ответил Харви.
— Честное слово, Харви? — спросил я.
Харви заколебался. Он не мог лгать, если давал честное слово. Он мог красть документы, обманывать, мог подготовить убийство Каарна и мужчины в кресле дантиста. Он даже мог приказать убить меня, но, дав честное слово, не мог солгать. Он дорожил своей честью.
— Хорошо. Взгляни на мою руку, — сказал Харви, повернув ко мне разодраный локоть. — Я порезался о дверцу машины.
Из купе проводника доносился храп человека, спящего глубоким сном, а уголком глаза я видел, как по узкой лесной дороге уезжает черная «Волга».
У Харви в чемодане, который остался в купе, нашелся пластырь. Я наложил его на порез.
— Это просто царапина, — успокоил я своего спутника.
Очень скоро нам предстояла встреча с настоящими таможенниками.
26
Ночь мы провели в гостинице «Европейская». На следующее утро вместе позавтракали в буфете ватрушками и сметаной, и я постарался как можно изящнее попрощаться с Харви.
— Проводишь меня в аэропорт? — спросил я. — Я улетаю утренним рейсом.
— И что нас там ждет? Двадцать агентов, готовых скрутить меня, и тюремный самолет?
— Не надо так, Харви.
— «Не надо так, Харви», — передразнил он. — Мне бы следовало прямо сейчас сдать тебя русским.
— Послушай, Харви, — доверительно обратился я к нему. — Только потому, что ты слишком долго играл в электронные игры там, в Техасе, не следует думать, что ты — разведчик. Любой старший офицер советской разведки знает, что я приехал в город вчера ночью на поезде вместе с тобой. Они знают, кто я такой, так же, как и я знаю, кто они такие. Никто из нас не маскируется под париком, не вкладывает в ботинки дополнительные стельки и не рисует планы тайных укреплений врага.
— Я. все это делал, — сказал Харви.
— Да, ты все это делал и потому смог дурачить нас пару недель. Я никого не мог убедить, что такие, как ты, существуют на самом деле, а не только на экранах ночного телевидения.
— У меня найдется, что рассказать им о тебе, чего они еще не знают.
— Только не бейся об заклад, сынок. Послушайся моего совета и притворись немым, потому что мне кажется, что ты скоро освободишься от чар этого города и иллюзий своего происхождения. А когда это произойдет, тебе понадобится какая-нибудь милая дружественная страна, которая тебя примет. Имей в виду, таких стран у тебя остается все меньше — особенно если учесть, что в следующий раз у тебя уже не будет свежих новостей или экспериментальных яиц.
— Это только по-твоему…
— Ничего не говори, — прервал я его. — Возможно, тебе всю жизнь придется жалеть об этом.
— О чем жалею, так это о том, что те парни из Риги не прикончили тебя.
Харви вытер сметану с губ и отбросил салфетку.
— Пошли, — сказал он. — Провожу тебя до такси.
Мы вышли из гостиницы. На улице началась оттепель. Вдоль Невского проспекта шумели огромные водостоки, и дворники сбрасывали с крыш на тротуар лавины льда. Снегоуборочные машины стирали последние следы ночного снегопада, но едва Харви заметил, какие здесь чистые улицы, закружил вихрь снежинок, предвещая новую метель.
Проехали несколько такси. Все были заняты. Один из таксистов, заметив, что мы голосуем, выключил зеленый огонек. Наверное, он торопился домой — во всем мире таксисты спешат домой, когда начинает портиться погода. Харви расстроился из-за того, что не мог поймать мне такси. Кажется, он ожидал приветствий и благодарности всего мира за то, что стал перебежчиком.
— У меня болит голова, — сказал Харви. — Ночью у меня была температура, и порезанная рука болит все сильнее. Держу пари, у меня и сейчас температура.
— Хочешь вернуться в гостиницу?
— Нет, все в порядке, только почему-то темно в глазах. Стоит мне наклониться или просто посмотреть вниз, как в глазах темнеет. Почему так? То есть я хочу спросить, серьезно ли это?
— Дело в том, что вокруг темно, и когда ты наклоняешься, то видишь этот мир таким, каков он есть на самом деле.
— Тебе на всех наплевать, — обиделся Харви. — Я болен.
Но обратно в гостиницу не вернулся. Мы не торопясь шли по Невскому. Проспект был забит людьми в унылых пальто и меховых шапках. Мелькали широкие монгольские лица, невысокие армяне с аккуратными черными усами, морские офицеры в строгой форме и солдаты в высоких каракулевых шапках.