Можайский — 4: Чулицкий и другие
Шрифт:
— Но почему на почту?
Михаил Фролович от досады пнул подвернувшийся под ногу стакан. Стакан, постукивая гранями, прокатился полукругом по паркету.
— Человека я там оставил! Забыли?
— А!
— И что вы только записываете? Ничего в голове не задерживается!
— Извините… — я ощутил, как уши мои потеплели, и, начав туда-сюда перелистывать страницы, сделал вид, что погрузился в содержимое памятной книжки.
Михаил Фролович, глядя на меня исподлобья, выдержал небольшую паузу и продолжил, уже не прерываясь
— Матвеев, управляющий, по-прежнему был на месте. Увидев меня, он вышел из-за конторки и — с обеспокоенным видом — поинтересовался:
«Что случилось, Михаил Фролович? Вы так взволнованы, словно…»
— Не сейчас, Иван Васильевич, некогда! — перебил я Матвеева. — Что с отправителем? Приходил?
«Нет».
— Ладно, это уже не важно! Я обнаружил его!
Матвеев тоже возбудился:
«Кто же наш таинственный незнакомец?»
— Дядя одной из жертв… Но и это неважно. Скажите-ка вот что, Иван Васильевич: этот человек когда-нибудь делал отправления в адрес Висковатова?
«Павла Александровича?» — изумился Матвеев.
— Да!
«Нет, что вы…»
— Вы уверены?
«Конечно!»
— А кто-нибудь вместо него?
«Что значит — вместо?»
— Кто-нибудь вообще, — я взмахнул рукой, обводя помещение почты, — писал отсюда Павлу Александровичу?
«Дайте подумать…»
Матвеев и впрямь задумался, а потом и вовсе попросил помощника принести журнал регистраций.
— Что-нибудь нашли?
Матвеев перелистнул последнюю страницу и отрицательно покачал головой:
«Нет, ничего… но подождите!»
Я вскинул на него исполненный надежды взгляд, а он, повернувшись ко мне спиной, закричал… Точнее, не закричал, нет, а проделал что-то, что было бы можно назвать остервенелым шепотом:
«Михаил Семенович! Михаил Семенович!»
На зов — я даже не понял, откуда он появился — вышел степенный мужчина, представившийся мне заведующим отделом.
«Михаил Семенович!» — Матвеев ввел своего коллегу в курс дела. — «Что скажете?»
Заведующий ответил незамедлительно:
«Через отдел трижды проходили такие отправления».
Я радостно вскрикнул:
— Подробней, пожалуйста!
Михаил Семенович начал перечислять:
«Во-первых, бандероль. Отправитель… вернее, отправительница — некая… дайте припомнить…»
— Ну же, ну!
«Красивая такая барышня, очень запоминающейся внешности…»
— Васильковые глаза?
«О, вы ее знаете?»
— Наслышан уже!
Михаил Семенович сморщил лоб, в его глазах промелькнуло мечтательное выражение, тут же, впрочем, сменившееся недоверием пополам с испугом:
«Но позвольте!» — вопросил он. — «Вы ведь — начальник Сыскной полиции?»
Я подтвердил.
«Значит ли это…»
И это я подтвердил.
«Ужасно! Такая красавица! И — преступница! Кто бы мог подумать…»
— Фамилия! Как ее фамилия?
Михаил
«Обычная фамилия. Потому-то и вспомнить не могу: на языке вертится, а с языка не идет!»
— И все же, постарайтесь!
«Семенова? Самсонова? Сёмушкина?.. Да!» — Михаил Семенович негромко хлопнул в ладоши. — «Сёмушкина! Она самая».
— Так-так-так… — пробормотал я, записывая фамилию в книжку. — И имя? Отчество?
«О, с ними — просто. Они такие по нынешним временам необычные, что не запомнить их — грех!»
— Ну?
«Акулина Олимпиевна! Представляете?»
Я с недоверием посмотрел на Михаила Семеновича и переспросил:
— Акулина Олимпиевна? Вы уверены?
Понимаете, господа, — пояснил Чулицкий, — как и в случае с рассказом Некрасова, я еще мало что знал о сообщнице Кальберга. В сущности, я только от Некрасова и узнал о ее существовании, но он лишь дал ее общее описание, так же, как и заведующий отделом, прежде всего восхитившись ее красотой. А вот имени-отчества, как и фамилии, он не назвал: по незнанию. Поэтому «Акулина Олимпиевна» показалось мне совершенно невероятным! Михаил Семенович был прав: для нашего времени такие имя и отчество кажутся необычными. Настолько причем необычными, что тут же закрадывается подозрение: а подлинные ли они?
— С Сёмушкиной он точно ошибся. — Инихов. — Теперь мы знаем, что ее фамилия — Семарина!
Чулицкий пожал плечами:
— Ошибся или нет — значения не имеет. Да ведь и ошибки могло и не быть: мало ли как представилась эта… барышня!
— Хм… пожалуй!
— То-то и оно… Но имя-отчество… Да, господа, — уже снова ко всем нам, а не только к Сергею Ильичу обратился Чулицкий, — имя и отчество поразили меня небывало! Я, повторю, даже переспросил огорошено: «Акулина Олимпиевна? Вы уверены?»
Михаил Семенович подтвердил с довольной полуулыбкой:
«Я тоже был удивлен не менее вашего, господин Чулицкий!»
— Ну и ну… вот уж никогда бы не подумал, что кто-то еще способен так называться!
«Да, удивительно!»
— Ну, хорошо! — сам себя, а заодно и Михаила Семеновича призвал я к порядку. — А что с другими двумя отправлениями?
Заведующий назвал и их:
«Второе — письмо с наложенной ценностью, но, как мне показалось, не содержавшее что-то действительно ценное. Во всяком случае, ценное для сторонних людей».
— Почему вы так решили?
«Это был самый обычный лист бумаги с двумя-тремя строчками рукописного текста. Согласитесь, вряд ли такое отправление может быть ценным для кого-то помимо самих отправителя и получателя».
— Да, пожалуй… — согласился я. — А текст вы не запомнили?
Заведующий покачал головой:
«Нет, что вы, господин Чулицкий! У нас не принято читать чужие письма!»
Я кивнул: хотя и с досадой, но понимающе.
— А третье?
Заведующий вновь оживился: