Можайский — 7: Завершение
Шрифт:
— Но…
Гессу в мгновение ока представился весь их поход по проулку. Быть может, проулок и забирал куда-то вглубь — как выразился Владимир Львович, — но делал он это прихотливыми изгибами, заставляя то и дело поворачивать и обходить углы: туда-сюда, туда-сюда… О какой ориентации в таких условиях могла идти речь? Какими бы логичными ни казались доводы Владимира Львовича, не менее логичными были бы и рассуждения от противного. Что Вадим Арнольдович и не замедлил заметить:
— Если у вас нет в голове встроенного компаса, вряд ли вы можете
Владимир Львович не обиделся:
— Встроенного компаса у меня, конечно же, нет. Но есть кое-что получше!
— Что?
— Нюх!
— Нюх? — растерянно переспросил Гесс, не понимая, шутит генерал или говорит серьезно. — О чем вы?
Владимир Львович втянул носом воздух и жестом приказал Вадиму Арнольдовичу сделать то же самое. Вадим Арнольдович подчинился.
— Ну и ну! — тут же повеселел он. — Не могу поверить!
Владимир Львович похлопал его по спине и резюмировал:
— Принюхивайтесь, молодой человек, принюхивайтесь: верный путь не всегда приметен для глаза, но часто заметен на нюх!
48.
С той стороны развилки, куда Владимир Львович и Гесс повернули, повинуясь настойчивому призыву обоняния, и в самом деле пахло. Собственно, запах — тины — шел отовсюду, но именно со стороны проулка он доносился особенно сильно, и это — Владимир Львович был, что называется, прав на все сто — являлось лучшим свидетельством близости реки.
Проулок сделал пару изгибов, в одном из мест дома расступились, образуя еще один проход, из прохода запахло еще сильнее, а туман в этом месте казался особенно густым.
— Видите? Видите? — не удержался Владимир Львович и засмеялся как ребенок: своей сообразительности. — Там — канал!
— Река! — немедленно поправил Гесс.
— Ну, река… — ответил Владимир Львович. — Неважно!
Еще несколько шагов и улочка — совершенно неожиданно для обоих — превратилась в миниатюрную площадь: в ту самую, где накануне Гесс и Владимир Львович познакомились.
— Пришли!
— Похоже на то!
Впрочем, похоже как раз и не было. И церковь «античного вида», и красивое здание в строгом классическом стиле, и прилепившиеся друг к дружке домики без вида и цвета — всё это, то есть всё то, что и составляло площадь, окружая ее и формируя, едва проступало из густого тумана, являя собою зрелище невероятно причудливое.
Несколько фонарей тщетно старались развеять неприятного вида белесый сумрак. Огни освещенных окон выделялись застывшими кляксами, не давая света даже в самой близи от себя. Что-то тихонько поскрипывало. Понизу веял ветерок, открывая мелкий булыжник. И вообще на площади было прохладней, нежели в узком переулке.
— Вроде бы с этой стороны? — спросил Гесс, указывая на домики.
— Да.
— Поищем!
Гесс и Владимир Львович, вплотную подойдя к стенам, принялись буквально на ощупь обшаривать их в поисках
— Сюда!
Владимир Львович первым обнаружил нужные и подозвал к себе замешкавшегося Гесса.
— Входим?
— С Богом!
Без стука — просто распахнув дверь — Владимир Львович и Гесс вошли в помещение.
49.
На пару секунд они ослепли: помещение — холл — было ярко освещено сразу из многих источников. Горели свечи в канделябрах. Горели электрические люстры. Холл был невелик, но светильников в нем оказалось столько, что создавалось впечатление легкого сумасшествия, нереальности: если и мира, то неземного.
Привыкнув к яркому свету, Владимир Львович и Гесс внимательно осмотрелись.
Справа — что-то вроде конторки или билетной кассы. И никого.
Слева — витрины со всякой пустячной мелочью: как будто и не театр вовсе, а сувенирная лавка. И тоже никого.
Прямо — ступени и лестница. Перед лестницей — дверь в какую-то другую комнату.
— Давайте проверим!
В комнате, однако, тоже никого не было, а сама она оказалась чем-то вроде гримерки: первый признак того, что Гесс и Владимир Львович попали все-таки в театр, а не куда-то еще.
Оставался только один путь —по лестнице.
— За мной!
Лестница привела на второй этаж, и Гесс с Владимиром Львовичем одновременно ахнули: весь этот этаж представлял собою зал. Входивший в него человек попадал в него неожиданно, внезапно для самого себя, и первым его ощущением становилась растерянность. Но Гесс и Владимир Львович ахнули вовсе не от растерянности.
Как и холл на первом этаже, зал был невелик, хотя и побольше холла. Часть его занимала сцена, явно не рассчитанная на постановку особенно зрелищных спектаклей: для этого попросту не хватало места. Скорее уж, на сцене играли какие-нибудь монологи или давали представления наподобие миниатюр, не требовавших большого количества участников и множества декораций.
Перед сценой — прямо от входа — полукругом и в несколько рядов располагались кресла: несколько десятков, то есть тоже совсем немного, что лишь подтверждало первое впечатление — театр специализировался на избранном и для избранных. Даже пустующие, кресла только подчеркивали компактность заведения, но Владимир Львович и Вадим Арнольдович увидели совершенно иную картину.
Едва они вошли, десятки лиц одновременно повернулись в их сторону. Свет в зале был приглушен, отчего ни Владимир Львович, ни Гесс толком не могли рассмотреть эти лица. И все же они каким-то инстинктом определили в них родственные себе — русские или, если угодно, российские. Можно сколько угодно считать небылицей способность людей определять в толпе своих соотечественников, но факт от этого не перестанет быть фактом: такая способность существует, а наиболее остро она проявляется в минуты несомненной опасности.