Можайский — 7: Завершение

Саксонов Павел Николаевич

— Кто? — женщина сделала вид, что не поняла вопрос.

— Да вот он! — Талобелов махнул рукой в сторону покойника. — Что вы ему подсыпали, чтобы вызвать сердечный приступ?

По залу пронесся вздох изумления.

Женщина отступила еще на шаг и взвизгнула:

— Я? Да как вы смеете!

Но Талобелов схватил ее за руку и, усмехаясь, начал эту руку выкручивать.

Женщина кричала, извивалась, звала на помощь, но на помощь ей никто не пришел.

— Неужели он и ее убьет? — ошеломленно спрашивал Гесс Молжанинова. — Неужели?

Молжанинов молчал.

Впрочем, до новой расправы со смертельным исходом на этот

раз не дошло. Женщина разжала кулачок и Талобелов, тут же перестав выкручивать ей руку, подхватил выпавший на пол пузырек.

— Ну вот! — удовлетворенно произнес он, разглядывая этикетку. — Так я и думал… только один вопрос, сударыня: зачем вы это сделали?

Женщина, вот только что, казалось, пребывавшая в смятении и беспомощности, неожиданно гордо выпрямилась и сказала совершенно спокойно:

— Да гнида он был! Хотел, чтобы я замуж за него вышла. Тогда бы он и мою долю прибрал к своим гнусным ручонкам!

— Вы с ним знакомы? — удивился Талобелов.

— А то! — подтвердила женщина. — Соседи мы бывшие. Проходу он мне не давал!

— Ну и ну… — Талобелов покачал головой. — И чего только на свете не бывает! Но почему вы его сейчас на приступ спровоцировали, а не раньше?

— Ну… — женщина замялась: вероятно, правдивый ответ казался ей слишком опасным.

— Ну?

С Талобелова хотя и сошел облик звериной жестокости, но в целом вид его оставался грозен. Женщине пришлось решиться:

— Здесь труп удобнее спрятать… точнее, и прятать не нужно! Труп здесь — это ваша проблема, а не моя!

Талобелов, по-видимому, не ожидавший такое услышать, невольно отступил на шаг, но затем расхохотался:

— Остроумно, черт побери! Да, остроумно!

Женщина, поняв, что личной ей больше ничего не грозило, гордо вскинула голову. Талобелов же погрозил ей пальцем —

— Но больше так не делайте! —

и, развернувшись к ней спиной, пошел обратно на сцену.

— Так, — заявил он, снова взойдя на помост, — давайте отныне обходиться без сюрпризов! Вы меня поняли?

Люди в зале закивали, кто-то и вслух выразил согласие.

— Вот и хорошо… — Талобелов заглянул в свой список. — Баскова улица!

— Дробышев!

— Девяносто восемь тысяч!

Дробышев — хмурый и высокомерный — с головы до ног смерил Талобелова пронзительным взглядом:

— Почему не сто?

— Мы и так округлили в большую сторону!

Дробышев сел.

54.

— Потёмкинская!

— Залезницын!

— Семьдесят ровно!

Возражений не последовало.

— Но позвольте, — Гесса наконец-то озарило, — да ведь это что же получается? Как же мы раньше на это внимания не обратили?

Молжанинов, бросив на Гесса слегка насмешливый взгляд, улыбнулся:

— Очевидно, правда?

— По два человека с полицейской части!

— Вот именно!

— И дальше будет так же?

— Разумеется.

— Так выбор… заказчиков не был случайным?

Молжанинов улыбнулся еще шире:

— Ну надо же: сообразили! А я-то всё гадал: когда?

Гесс насупился.

— Скажите мне, Вадим Арнольдович, — Молжанинов, пусть и до известной степени в шутку, продолжал наседать, — как вы могли прохлопать такой простой порядок? Неужели он сразу не бросился вам в глаза?

— Не я работал со списками! — пробурчал Гесс, явно не желая

вдаваться в подробности.

— А кто же? — не отступал Молжанинов. — Назовите этого «прозорливого» человека!

— Незачем! — отрезал Гесс. — Лучше вы поясните: чья идея?

Молжанинов прищурился:

— А вы как думаете?

— Ваша?

Молжанинов хмыкнул.

— Талобелова?

Молжанинов саркастически поджал губы.

— Кальберга?

— В точку!

— Гм…

— Теперь-то догадываетесь — зачем?

Гесс задумался.

55.

Первое, что вспомнилось Вадиму Арнольдовичу, были те самые «сушкинские списки», с которых всё и началось и с которыми в разных архивах работали как сам репортер, так и поручик Любимов. Эти списки были весьма сумбурными, а затем и вовсе загромоздились множеством справочного материала, различных выписок, уточнений и даже фотографий — тех самых, что сделали он сам, Вадим Арнольдович, и его старинный друг Саевич в конторе принадлежавшей Кальбергу «Неопалимой Пальмиры». Но эта загроможденность могла — и то лишь до известной степени — служить оправданием только того, почему потом, уже по ходу следствия, никто не обратил внимания на очевидное распределение возможных заказчиков преступлений парами по городским полицейским частям. Служить же оправданием совершенным она не могла никак: ничто и никто не мешали с самого начала ухватиться за ниточку, тем более что Сушкин и Любимов немало времени провели в архиве Адресного стола! Но там они занимались чем угодно, но только не упорядочиванием заказчиков! Выяснили они многое, но, как теперь оказывалось, вполне бесполезное.

Вадим Арнольдович провел ладонью по своему лицу, словно стремясь стереть с него появившееся на нем выражение недоумения, причиной которого стал новый — критический — взгляд на всю проведенную до сих пор работу. Новое, только что сделанное, открытие стало для Вадима Арнольдовича не просто, похоже, очередным свидетельством изначального блуждания Можайского и его людей — считая, разумеется, и самого Вадима Арнольдовича — в потемках и в этой тьме от ошибки к ошибке, но и доказательством того, что там, наверху, отделив наружную полицию от следствия, были совершенно правы. Наружная полиция следствие провалила полностью! Какими бы ни были таланты Можайского и его людей, насколько бы проницательным человеком ни был «наш князь», какими бы известностью и поддержкой он ни пользовался у населения собственного участка, всё это оказывалось пустым и жалким перед лицом отсутствия практического опыта и тех средств и связей, какими располагали профессиональные следователи!

«А что же тогда Чулицкий?» — подумал вдруг Вадим Арнольдович. — «Он-то — профессионал!»

Но тут же ему припомнились бесконечные сигары Инихова, постоянная раздражительность самого Михаила Фроловича, его совсем уж не по возрасту и положению влюбленность в какую-то продавщицу цветов из «Аквариума», а также то, что Михаил Фролович, если судить беспристрастно, звезд с неба как бы и не хватал.

«Может, оно и к лучшему, что он подаёт в отставку… но кто придет на его место?»

Вадим Арнольдович с разных сторон обдумал этот вопрос, а затем рассердился на себя еще больше: «Не об этом думать нужно, не об этом!»