Может быть, позже....
Шрифт:
– Я очень прошу вас оставить это в тайне, насколько это возможно, – попросила она.
– Я обещаю вам это, но если кто-то другой обнаружит этот факт – я ничего сделать уже не смогу, – честно призналась Быстрицкая.
– Хорошо, – сдалась Ирина Аркадьевна. – Я действительно не читала эту бумагу, но муж сам рассказал мне ее содержание. После того, как я очнулась, мы все-таки поговорили. Он сказал, что когда лежал в больнице, выяснил, что у него и Никиты не совпадают группы крови. Поскольку с моей группой крови кровь сына также не совпадала, у него возникло подозрение, что я изменила ему. Он сделал экспертизу ДНК и узнал, что Никита – не его сын… Но я не изменяла ему, я сама не понимаю, как это могло случиться, – поспешила добавить она.
– Это можно будет установить позже, – успокоила ее Быстрицкая. – Сейчас не это важно. Важно то, что ссора была, а вы этот очевидный факт отрицали в разговоре со следователем. Это уже является поводом подозревать вас. Но больше всего сейчас важно выяснить, кто наследует все имущество вашего мужа?
– Это легко сделать, – Ирина Аркадьевна заглянула в свою сумочку и вытащила оттуда визитку нотариуса: – Там находится завещание Володи. Он написал его, когда лег в больницу. Оглашение завещания назначено на завтра. Я надеюсь, вы придете?
– Обязательно, – пообещала Мария.
Глава 4. День рождения
День начинался многообещающе. Солнце, правда, немного слепило глаза, но ведь это поправимо, если надвинуть кепку пониже на глаза или, на худой конец, просто надеть солнечные очки. Главное, что было тепло и как-то радужно на душе.
Мать в который раз утром спросила о делах. Дмитрий промычал что-то нечленораздельное, но на самом деле знал, что именно ей хотелось услышать: когда он познакомит ее со своей девушкой. Эти разговоры иногда повторялись, но ни к чему не приводили. Она не понимала, что ему просто физически некогда искать себе невесту. Она, правда, пыталась пару раз познакомить его с дочерями своих подруг, но Дмитрий сбегал при первом же намеке на подобные сводни.
И вот в ожидании троллейбуса на остановке в памяти неожиданно всплыло недавнее знакомство. У девушки было красивое имя – Мария. А еще – внимательные, глубокие, цепляющие душу, светящиеся неким внутренним светом зеленые глаза. Мучительно захотелось увидеть их еще раз, нырнуть в их омут, открыть их тайну. Ее недостатком можно было назвать род ее занятий, но это – естественный профессиональный негатив по отношению к адвокатской братии. Можно было оставить это в стороне.
Наверное, все-таки правы те, кто говорит, что мысль материализуется, если очень сильно захотеть. Он шел по дорожке, все еще вспоминая троллейбусное рандеву. И вдруг впереди увидел Марию. Она куда-то спешила в такую рань по своим делам. Спонтанное желание услышать звук ее голоса и убедиться, что он такой же нежный и серебристый, как ее имя, Дмитрий вдруг сказал ей, когда они поравнялись:
– Привет. Как дела?
И почти физически почувствовал ее смущение, когда она ответила:
– Привет, хорошо. А у тебя?
Рудаков завел с ней разговор о том, что первое приходило в голову. Человек раскрывается в мелочах, поэтому он не столько слушал ответы на ничего не значащие вопросы, сколько наблюдал за поведением, реакцией, интонацией. Из ответов Маняши можно было заключить, что она умна и имеет чувство юмора. Из других деталей складывалась еще более благоприятная картина. В конце концов, Рудаков решил, что ее небольшая рассеянность и прямота скорее не недостатки ее, а некое подчеркивание прочих достоинств, те необходимые штрихи, без которых образ был бы не полон. Обезоруживающая искренность и обаяние лучились в ее зеленых глазах, живость манер и общительность делали ее абсолютно неотразимой. Удивительно, почему до сих пор такая девушка была одинока (а в этом Рудаков не сомневался, чувствуя ее привычку к независимости). Зная по опыту, как женщины нуждаются в присутствии мужчины рядом с собой, цепляясь за него всеми доступными средствами и способами, Дмитрий почему-то был все же уверен, что Маняша не станет держат человека рядом, если тот не захочет быть с ней; не станет бегать за ним и умолять вернуться – она слишком горда для этого. Она слишком сильная для этого, потому что не привыкла быть слабой: ее некому было защищать, кроме нее самой. Возможно, ей не встретился человек, способный взять на себя ответственность за нее, готовый принять ее такой, какая она есть, и растопить вечную мерзлоту ее души.
Рудаков вдруг понял, что хочет обнять ее крепко-крепко и вдохнуть аромат ее волос. И мучительно рылся в памяти, отыскивая предлог для встречи. Наконец, он вспомнил: ему нужно было проконсультироваться по поводу квартиры его тетки. И между делом вставил в разговор вопрос, нельзя ли завтра зайти в консультацию, чтобы подробнее поговорить о разделе жилплощади.
Ответ был немного странный и неожиданный, но зайти теперь уже он был обязан: во-первых, сам напросился, во-вторых, праздник у Маняши. Скорее всего, она сама удивилась своим словам и потому залилась очаровательным румянцем. Решив не смущать ее еще больше, Рудаков пообещал зайти с утра и ускорил шаг. Фактически же – просто сбежал, не в силах больше бороться сам с собой. Маняша не догоняла его, не окликнула даже. Это лишь укрепило его выводы насчет нее. Вот только стоило теперь подумать, нужен ли он ей такой, вечно пропадающий на работе, за которую платят копейки, фактически – человек из противоположного лагеря.
Некоторое беспокойство Дмитрия по этому поводу было неделикатно прервано буквально через минуту.
Он почти дошел до ворот городка, когда прямо перед ним вдруг затормозила черная «Волга». Рудаков инстинктивно отшатнулся в сторону, чтобы не быть задавленным.
Из машины вышел человек в черной куртке. Дмитрий узнал его сразу. Это был начальник оперативно-розыскной части при УВД области подполковник Виктор Иванович Нефедов. Холеный, импозантный, даже в чем-то вальяжный, попадая в компанию, Нефедов мог быстро снять эту маску и, став на время просто Иванычем, был непрочь покутить и потрындеть о чем-нибудь; уважая женский пол, победами не хвастал, хотя все знали, что бабы его любили до безобразия. Рудаков пару раз встречался с ним на поздравительных мероприятиях по случаю 23 февраля и дня милиции, но близко они тогда не общались.
Нефедов поманил к себе Рудакова, но, не дожидаясь, сам пошел к нему навстречу.
Заинтригованный таким нежданным оборотом, Дмитрий поспешил подойти к начальству.
– Долго жить будешь, Рудаков, – сказал Нефедов без всяких предисловий. – Я как раз думал о тебе.
– Здравия желаю, товарищ подполковник, – тихой скороговоркой пробормотал Дмитрий, ничего не понимая. С чего бы это такая важная птица вдруг заинтересовалась обычным опером, да еще из ОБЭП – структуры, с ОРЧ никак не связанной.
Вокруг никогошеньки не было, даже случайных прохожих. А этот странный интерес начальства к его персоне не предвещал ничего хорошего. Нет, он когда-то просился переводом в убойники, но это было давно и все об этом уже прочно забыли. На всякий случай Дмитрий попытался вспомнить, не проштрафился ли где, не задел ли ненароком чьих-то начальничьих интересов. С другой стороны, это же не собственная безопасность, а всего лишь ОРЧ.
– Как у тебя со временем сейчас? – поинтересовался подполковник, с хитрым прищуром оглядывая своего собеседника.
– На оперативку спешу, – совсем растерялся Рудаков, не понимая уже совершенно ничего.
– Подождет твоя оперативка, – беспечно махнул рукой Нефедов. – Поехали, прокатимся куда-нибудь. С начальством твоим я уже договорился.
Сев в «Волгу», Дмитрий лихорадочно размышлял, что бы все это значило. Подполковник между тем, развалясь на переднем пассажирском сиденье, скомандовал лениво водителю:
– Поехали куда-нибудь.
Машина мягко покатилась вперед.
«Куда-нибудь» оказалось кабинетом Нефедова. Про его хоромы ходили легенды. Кто-то говорил, что там спонсоры за какие-то дела сделали ему евроремонт. Другие, напротив, утверждали, что его презентабельный вид – только вид, и не более. А хоромы у него такие же, как у всех оперов, и ремонта в них не было с момента развала Советского Союза. Оглядевшись, Дмитрий понял, что и те, и другие ошибались – видимо, из-за недостатка информации. Ведь о Нефедове по сути никто ничего не знал, кроме легенд и слухов. Внешне открытый и жизнерадостный рубаха-парень, Иваныч никогда не распространялся о своей жизни, тем более личной жизни. Да и о работе рассказывал в пределах необходимости. А, в конце концов, может, так и правильно, подумал вдруг Дмитрий с симпатией. Зачем кому-то знать? Какое их собачье дело?