Может быть, позже....
Шрифт:
Бросив на стол ключи, Иваныч широким жестом пригласил Рудакова:
– Располагайся.
Пока Дмитрий усаживался, заранее напрягшись и не ожидая ничего хорошего, Нефедов запер дверь изнутри и включил чайник. Потом сел за свой стол, повертел в руках сигарету.
– Курить будешь? Угощайся, – предложил Рудакову.
– Нет, товарищ подполковник, спасибо, – отказался Дмитрий.
Нефедов молчание прервал сразу, по-деловому:
– Хочу взять тебя в аренду у начальства твоего на пару месяцев, – и внимательно посмотрел на Дмитрия.
Ну и правильно, согласился мысленно с ним Рудаков. Чего темнить-то? Но внешне нужно было показать удивление:
– Виноват, товарищ подполковник?
– Все ты понял, Дмитрий Алексеевич, – уверенно объявил Нефедов, усмехнувшись. – Ну-ну, не притворяйся валенком.
Рудаков не смог сдержать улыбку, но постарался ее все-таки скрыть по мере возможности. Не положено.
– Я тебя давно заметил, – сообщил доверительно Иваныч, закуривая. – Толковых людей я быстро замечаю и потом в поле зрения держу. Ты просился в убойный, не взяли – сами дураки. Может, мы сработаемся? – и опять усмехнулся по-доброму.
Рудаков молчал, не смея прерывать начальство, пусть даже и не родное, но все-таки.
– Ты у нас парень видный, но в наших краях и по нашим делам тебя никто не знает. Понимаешь, куда клоню? – Нефедов прищурился и внимательно посмотрел на гостя.
– Так точно, товарищ подполковник, – строго по уставу отчеканил Рудаков, поняв, что если его собираются внедрять в какую-то организацию, никаким его планам о личной жизни в ближайшее время не сбыться. Но отказаться от просьбы Нефедова было нельзя. Несмотря даже на то, что Иваныч сам тут же оговорился:
– Нет, если это мешает каким-то твоим личным делам, я пойму.
– Не мешает, товарищ подполковник, – тихо ответил Рудаков. День уже не радовал солнцем и теплом. И музыка в душе превратилась постепенно в реквием. Но работа есть работа. Ничего не поделаешь. Личная жизнь должна быть на втором месте. Тем более замаячила реальная перспектива нормальной оперской работы.
– Насколько глубоко будем внедряться, товарищ подполковник? – решился он только спросить.
– Вот за что тебя хвалю, – оживился Иваныч, но тут же снова стал серьезным. – Но обрадовать не могу. Не очень глубоко. Недельки две-три поводишь машинку объекта, послушаешь, что говорят. Нужно каналы установить. Заодно для коллег информацию подсоберешь по убийству. Начальству твоему я найду что сказать, чтобы без лишних вопросов. По легенде пойдешь как бывший мент, который переквалифицировался в охранники-водители. Когда операция закончится, вернешься к своей прежней работе, если захочешь, – подполковник снова хитро прищурившись глянул на Рудакова. – А то, может, насовсем ко мне пойдешь?
Предложение было неожиданным.
– Разрешите подумать, товарищ подполковник? – немного растерялся Дмитрий.
– Подумай. Времени у тебя много будет, – засмеялся довольно Нефедов. – Тебе чай или кофе?
За работой Мария как-то позабыла, что надвигается неумолимо ее двадцать седьмое появление на свет. Она никак не могла осознать, что двадцать семь лет – возраст, когда пора думать о семье и детях. Может быть, из-за этого внутреннего ощущения самой себя подростком она выглядела моложе своих лет. Ей редко давали на вид более двадцати двух. Это было приятно.
С самого утра Быстрицкой захотелось не думать о личном, отвлечься по мере возможности на дела. Кажется, ей снилось что-то хорошее, и было бы интересно увидеть продолжение сна, который, впрочем, так и не вспомнился.
По дороге на работу ее догнал опер, с которым они недавно так неловко общались в троллейбусе, – Дмитрий. Они шли неторопливо бок о бок, разговаривая о совершенно не значащих вещах, Мария вдруг поняла, что у нее предательски дрожит голос и коленки подгибаются от нахлынувшего страха и волнения. Несомненно, Дмитрий ей нравился. Непривычное ощущение родства душ на несколько секунд заняло ее мысли, так что даже важность сегодняшних встреч несколько потускнела в ее глазах. Она знала, что его намерения еще не ясны и рано вообще рассуждать о каких бы то ни было отношениях. Но удивительное чувство беззащитности было сильнее ее разума и делало ее уязвимой. Мысль, что у нее явно снесло крышу, поскольку жить дальше без Дмитрия ей будет намного труднее, чем до их знакомства, выбивала из колеи и выводила из себя. Терять ясность мысли сейчас было нельзя, просто катастрофически невозможно, для дела Смирновой ей нужен был чистый рассудок. А, следовательно, она попала. Как себя не выдать, а лучше привести обратно к здравомыслию, Быстрицкая не представляла. И была очень рада, когда он, устав от их пустой болтовни или вспомнив о делах, наконец, рванул вперед так, что через минуту оторвался от нее метров на пятьдесят.
Напугала она его идиотским сообщением о своих сегодняшних именинах. Он всего лишь спросил ее о ближайших планах, чтобы выгадать время посоветоваться с ней по каким-то семейным юридическим вопросам. И, не успев вовремя схватить себя за язык, Мария ответила, что у нее вообще-то день рождения, но он все равно может заходить.
Она тут же раскаялась, поругав себя за несдержанность. Но было уже поздно: кавалер распустил паруса и удрал со скоростью ветра.
Мгновенно наступившее отрезвление почему-то не порадовало. Видимо, попав под его обаяние, она теряла способность объективно мыслить. Этого следовало избегать впредь. На этом решении Быстрицкая и оставила тему Рудакова.
Важнее сейчас было две вещи: что нового в следствии по делу и как вовремя добраться к нотариусу.
Стожарова в кабинете не было. Ожидая его в коридоре, Мария подумывала, не заглянуть ли к Репину, но уверенность в том, что тот выставит ее из кабинета, пока Смирнова не подозреваемая официальным порядком, взяла верх, и она осталась сидеть на видавшем виды стуле под дверью Андреева кабинета.
Наконец, тот явился и, ни слова не говоря, под руку завел ее внутрь, запер дверь и пригласил сесть.
– Если сегодня на оглашении завещания выяснится, что Смирнова – наследница, Репин ее задержит прямо на выходе, – без всяких предисловий сообщил он.
– Но это же глупо, – Быстрицкая предполагала такое развитие событий, но не так же скоро!
– Волос, найденный в туалете, принадлежит Ирине Аркадьевне Смирновой, – Стожаров хлопнул папкой, которую держал в руке, об стол. – Ее отпечатки нашли в кабинете мужа. Два свидетеля утверждают, что они ссорились незадолго до убийства. Она закончила три курса медицинского. Этого достаточно? – он бухнулся в кресло.
– Ты тоже в это веришь? – спросила Мария, краем глаза читая акт экспертизы.
– А что мне остается делать? – Андрей уставился на нее устало. – Я две ночи не спал уже, Маш. Я больше не могу.
Быстрицкая задумалась на мгновение.
– Медики уже дали причину смерти? – Стожарова ей хоть и было жалко, но не до такой степени, чтобы делиться с ним тем, что она знала. Ирина Аркадьевна сказала ей несколько больше, чем было записано в протоколе, и что-то подсказывало ей, что на следствии она не была столь откровенна даже для оперативных целей. Наверное, история жизни Смирновых могла бы показаться следователям излишней лирикой, но интуиция подсказывала Марии, что в любом деле мелочей не бывает.