Мрачные узы
Шрифт:
Из грязи в князи – это не про Филиппа. Он боготворил то, что их род восходит к Шаумбургу-Липпскому, однако упорно забывал, что женщина, родившая от летчика Шаумбурга-Липпского, была не его женой, а случайной девкой, которая после смерти любовника с легкостью присвоила его фамилию и забрала семейную реликвию, которую тот не успел отвезти в родной дом, чтобы передать брату, который к этому времени уже женился. К слову о сокровище, которое так и продолжало передаваться из рук в руки, это тоже был один из пунктов гордости Филиппа – ожерелье от самого Стефана Франца Австрийского для первой возлюбленной, брак с которой так и не состоялся. Вся эта красивая
Именно поэтому отношения Филиппа и Натана довольно рано разладились, отчего второй наотрез отказался видеть в своем окружении родственников, считая их потомками сумасшедшего брата, который помешался на собственных фантазиях. И только лишь спустя почти пятьдесят лет, Натан Карлович открыл свои двери нуждающимся в помощи родственникам. После смерти брата он забрал к себе в дом сестру, поселил в соседней спальне, оборудовал для нее мастерскую под нелепые картины, выделил машину и шофера, который возил Ярославу и Алису по всяким надобностям. Натан занялся продажей огромного особняка Филиппа после его смерти, так как дети – Ренат и Игнат – не захотели унаследовать этот дом и делить между собой этажи, комнаты, гостиные и гараж, как это добродушно завещал им отец, наивно полагая и на смертном одре, что семья до сих пор крепкая и дружная, как это предполагают все вокруг и, в особенности, он, Филипп, как глава большого семейства. Натан занялся трудоустройством своих внучатых племянников и всячески поддерживал их, хотя старался держать привычную дистанцию. Для него семья – это не люди по крови. Те самые его никогда не понимали, не верили в него и не собирались укрывать от бед.
Ярослава закончила свой обед и поднялась, нащупывая трость около стола. Медленно, все с той же прямой спиной, мягкой походкой кошки, как много лет назад, вышла из столовой. Она остановилась около зеркала, поправила прическу и сделала несколько шагов вправо до лестницы, взялась за грубоы и холодные перила одной рукой и стала подниматься на второй этаж. Это выглядело странно и пугающе, однако Ярослава так и не смогла отказаться от привычек, которые даже не имели смысла уже как пять лет подряд. Она всегда останавливалась около каждого зеркала в доме, смотрела невидящим взором в пространство перед собой, тепло и таинственно улыбалась, слегка поворачивалась и поправляла то прическу, то серьги, то ткань на рукавах, то смахивала несуществующую пыль с одежды.
Все уныло проводили Ярославу взглядом.
– Что-то дядька сегодня слишком разбушевался, – заметил Савва, накладывая полную ложку сметаны в тарелку с теплым супом. – Надрался, конечно, он знатно. Со вчерашнего дня так и не просыхает, Маэстро? – обратился он к Марату.
– Отстань.
Савва фыркнул:
– Врагу не пожелаешь такого родственничка, – он повернулся к Диане Загорской, надеясь с ней завязать диалог, но та брезгливо повела бровью и ничего не ответила, зато Савва наткнулся на суровый взгляд синих глаз Марата. «Да, не позавидуешь», – послышалось с другой стороны стола.
Справа от Саввы сидела Софья. Маленькая блондинка тридцати лет с высоким кротким голосом. Она была низкого роста, почти терялась рядом с мужем, которым был широкоплечий Ренат ростом два метра. В браке они прожили почти десять лет и воспитывают двух детей. Софья отчасти не вписывалась в семью Шлоссеров ни по внешним характеристикам, ни по поведению, ни по характеру. Ее можно было сравнить с самым милосердным ангелом или божественной девой, которая в наказание за огрехи своих предком могла попасть в адский котел Шлоссеров. Сам Ренат часто отзывался о жене – «Святая женщина», – благодаря судьбу за великое прощение, которое даровала ему Софья. И все же эти чудные золотистые кудряшки, мягкая улыбка и слегка виноватый взгляд с приподнятыми осветленными бровями не входили в рамки привычного.
Отчего комментарий Софьи удивил Савву и дал надежду все же удовлетворить свое желание пообщаться.
– Так и я о чем, – подмигнул Савва. – Еще нашел в себе смелость нагрубить тетушке, – скорчил на лице удивление с долей сарказма. – Что в принципе и не удивительно. Но так вызывающе напоминать ей о Владлене… Я предполагал, что она за это ему голову откусит, а потом ею в гольф начнет играть, используя любимую трость. Сам даже при угрозе смертной казни не решился бы слово поперек сказать этой женщине. Ей палец в рот не клади. С годами, что удивительно, она все суровее и суровее становится, не кажется? Видать, гены берут свое. – За неимением ожидаемой реакции, Савва окликнул Натана: – Верно, папа?
– Не знаю, о чем ты говоришь.
– Да ладно, – усмехнулся. – У каждого тут свои грешки имеются, ведь так?
И он ехидным прищуром обвел обеденный стол, закусив нижнюю губу.
Ренат, занятый попыткой расстегнуть пуговицу на рукаве рубашки и хотя бы удовлетворить зуд на запястье, ошеломленно поднял голову и незаметно попытался взять за руку Софью; Алиса жалобно всхлипнула носом; Натан исподлобья поднял тяжелый взгляд на сына; у Марата снова напряглись мышцы на руках.
Савва жаждал хлеба и зрелищ:
– Так что все мы понимаем, что Игнат…
– Перестань, пожалуйста, обсуждать моего брата, – вежливым тоном проговорил Ренат.
– Пха! А чего ты вдруг решил заступиться?! Родственные чувства проснулись?
– Не тебе судить о чувствах! – агрессивнее ответил Ренат.
– Прекратить, – пробасил Натан, уронив нож на тарелку. – У меня есть желание пообедать в тихом семейном кругу. Надеюсь, ты меня услышал.
«Угу», – кивнул Савва и уныло уткнулся в тарелку с остывшим супом. Продолжал размешивать и вылавливать в ложку горошек и квадратики моркови.
– А где наша любительница свежего молока? – снова озорные искорки сверкнули в глазах Саввы, когда он делал вид, словно выискивал за столом близкую знакомую. – Где Ангелина?
– Она уехала в другой город узнавать по поводу учебы.
– М-м, действительно. А главное, как удобно, прям во время убийства Инги.
Никто не ответил.
Савва доел суп и облокотился на спинку стула.
Тут повернулся к Алисе, которая продолжала лишь присутствовать в помещении, но мысли ее, и, казалось, она сама была где-то далеко.
– Ты снова не ешь, Али. Так нельзя, ты сутки ничего не принимала, кроме валерьянки. Это несерьезно.
– Я не хочу, – еле слышно проговорила девушка, кутаясь в шаль.
– А надо через силу. Твой организм не должен страдать. Давай хотя бы один бутербродик, – и он потянулся за треугольными ломтиками диетического хлеба.
– Не буду.
– Но, Али, – настойчивым голосом продолжал Савва, аккуратно выкладывая поверх хлеба тонкие лепесточки ветчины.
– Заткнись и сам жри свои бутерброды! – ощетинился Марат и синхронно с хозяином под столом зарычал Крекер.