Мрачные узы
Шрифт:
– Да что ты понимаешь… – огрызнулся тот.
Ярослава что-то ответила одними губами и направилась в сторону своего кресла, которое занимал Савва, но с приближением тетушки, уступил и помог ей удобно устроиться. Игнат еще сыпал притупленной коньяком агрессией, закинув голову на плечо и подперев толстую щеку кулаком. Второй рукой еще пытался налить себе очередную порцию коньяка.
Все молчали, переглядывались, закатывали глаза и безмолвно понимающе кивали друг другу. Диана сидела на подлокотнике дивана рядом со младшим братом Игната и его женой. Два брата были совершенно разные, их родство угадывалось слабо, выдавали лишь рыжие волосы. Ренат мог похвастаться высоким ростом, широкой спиной и цепким взглядом с хитринкой. Ему безусловно шел траурный костюм, облегая плечи,
Игнат, да, был старше брата почти на двадцать лет, но такой красотой и здоровью дышал лишь в юности. За последние года он ссутулился, расплылся в фигуре, его рыжина покрылась инеем седины, а глаза подернулись пеленой сожаления об ошибках молодости. Он с тем же усердием старался создать семью, но все было лишь пародией, карточным домиком, который ждал лишь слабого дуновения ветра. Его губила первая любовь и ноющая вина за грехи. Диана не выдержала поведения супруга, точнее она испугалась за последствия – в гостиной появился Марат, Крекер юркнул к Ярославе Карловне, сунул под ее старческую руку острую морду и тихо заскулил, напрашиваясь на поглаживания. Сын стоял около дверного косяка и по его скулам ходили желваки, и заметно напряглись руки, когда Марат смотрел на своего отчима, поэтому Диана предприняла попытку убрать подальше графин и фужеры, однако, нарвалась на брань в свой адрес.
– Да пошли вы все к черту! Ни черта не понимаете!
Марат сдвинулся с места и направился к дивану, на котором жирным котом растекся Игнат, желал схватить его за шкирку, проволочь по полу и ступеням на улицу, и там полноценно и доходчиво объяснить ему, как стоит разговаривать с его матерью. Эта жажда набить ему морду созревала долго, и вот в последнее время он крайне не мог сдерживаться, отчего Диана старалась оградить Марата от встреч с мужем. И сейчас она, проглотив обидные слова, которые пришлось выслушать, так еще и в присутствии семьи, перехватила сына, тихо попросив его не вмешиваться. Однако рвение Марата вмешаться замечено было тоже всеми.
– Ха! Щенок решил на батю зубы оскалить.
– Да какой ты мне батя! – поверх головы матери прорычал Марат. И успел заметить Савву, который ехидно улыбнулся и одними губами произнес свое мерзкое и легендарное: «Браво, Маэстро!» Теперь трепку задать хотелось и Савве. Так, для профилактики.
– Все вы неблагодарные! Равнодушные чудовища!
– Ты рот можешь закрыть хоть на минуту, – не выдержала Ярослава. – Не один ты Ингу потерял.
Заметив, как Игнат своими маленькими злыми глазками сверкнул в сторону Ярославы, как его и без того красная толстомордая физиономия налилась кровью, и у виска вздулась вена, Савва подскочил к нему:
– Все, дядь, тихо, успокойся, тебе уже хватит, – он старался как можно аккуратнее выудить из пухлых пальцев стакан, поднять Игната и отвести в другую комнату.
– Мне уже что, – начал плеваться Игнат, отмахиваясь от Саввы, как от мухи, освобождая себе пространство, чтобы без труда прожигать взглядом Ярославу Карловну, – выпить нельзя? Помянуть доченьку любимую…
– Тебе семья-то побоку, – парировала Ярослава спокойным голосом. – Ты и бабу на стороне ищешь, и о дочке вспомнил вдруг. Не поздновато ли? Хоть иногда вспоминай, что у тебя сейчас настоящая семья есть. Не удивлюсь, если она тебя раньше пошлет, чем ты опомнишься.
– А что мне делать прикажешь? – пьяно качаясь и держась за плечо Саввы, осведомился Игнат. – Как ты, без единой слезинки и без траура прощалась с Владленом?
– Дядь, успокойся ты наконец.
– Я своего мужа с достоинством хоронила. Было ради кого жить и не ужираться до состояния желе. Да что тебе вообще известно о достоинстве?!
– Да потому что ты старуха бесчувственная.
– Пошел вон, – сквозь зубы прорычала Ярослава.
Савва постарался увести поскорее бесхребетное тело в другую комнату, но Игнат только начал истерично смеяться, извергая смертоносный перегар.
Уже на неприличный шум в гостиной вышел Натан, наблюдая картину, как ватное тело племянника волочится в сторону двери, извергается хохотом и агрессией. Ярослава поднялась на ноги, опираясь на трость; она слышала, как отперлась дверь в кабинет:
– Я прошу, давайте поскорее с этим покончим. Первой пойду я, если этому болвану-следователю так необходимо допросить несчастную семью. Ужасно разболелась голова, – и начала круговыми движениями массировать виски.
На обед был овощной суп, который больше похож на взрыв детского творчества – в бульоне плавали красные, зеленые, оранжевые, желтые бусины, приправленные нарезанной свежей зеленью. На блюде лежали нарезанные ломтики хлеба и ветчины, а также невыносимо ароматно пахла аджика.
– Похороны будут в понедельник, – вернулся Натан Карлович и расположился около сестры, наливая себе в белую тарелку суп с кукурузой и томатами. – Думаю, что после соберемся снова у меня. Боюсь, Игнат вряд ли сможет принять всю семью у себя.
– Давно этот дом не видел столько гостей, – произнесла Ярослава и повела бровью.
Ей было шестьдесят шесть лет. Последние года ее были запечатлены в стенах дома брата, и выбиралась она на прогулки по саду или на вылазки в свет, обычно это связано с посещением оперы и филармонии. Ярослава убеждала себя в том, что ей хватает общения самой с собой или со своей внучкой Алисой, которая после череды трагедий в январе 2014 года осталась в Сиревске и ухаживала за бабушкой. Также Ярослава занималась рисованием; ей оборудовали одну из комнат под мастерскую. На серых оштукатуренных стенах висели ее картины без рам в хаотичном порядке, у окна стояли несколько мольбертов, комод забит масляными и акриловыми красками, кистями, мастихинами и губками. Ее холсты похожи на произведения искусства в стиле арте повера, но на деле это была обыкновенная мазня. Ярослава начала писать картины сразу после январьякой трагедии 2014 года, выплескивая все свои эмоции и чувства путем смешивания красок и хаотичных мазков на холсте под классическую музыку. Она пережила страшную аварию и потеряла зрение, после чего жила одной мыслью – ее жизнь разрушена и не имеет более никакого смысла.
Ярослава всегда говорила, что это счастье ее родных, ведь она никогда не увидит их постаревшими или располневшими, без идеального макияжа или прически. Они всегда для нее остались молодыми и вечными. А все остальное неподвластно. Книги приходится слушать, конфликтуя с дурным голосом и интонацией чтеца; список театров сократился до тех, где есть живая музыка; погоду приходится различать по ощущениям и шуму из окружающей среды; мириться с нарядами и верить на слово, какого цвета костюм и насколько он хорошо сидит. Ярослава с большим трудом рассталась с работой – школьный учитель по черчению.
Жизнь преподает людям слишком много неудач и сложных выборов, и не каждый имеет силу духа справиться со всем и достойно продолжить свое существование. Найти смысл в чем-то новом или давно забытом, не опускать руки, а наслаждаться каждым днем.
До аварии Ярослава жила в доме своего старшего брата – Филиппа, – который всегда помогал сестре и защищал, несмотря на обстоятельства. Он был сложным и неоднозначным человеком, со своими особенными взглядами на жизнь, с которыми, увы, не все уживались, но роль старшего брата он выполнял отменно. Одна из его неоднозначных и набивших оскомину теорий: Семья – это святое. Он буквально существовал ради этой фразы, что стала его манифестом. Его всепоглощающее желание объединить семью, собрать под одной крышей и внушить всем ее членам, что они есть самое главное друг у друга, что честь семьи зависит от них, что никто не имеет право это нарушить, осквернить ее, упасть в грязь лицом, предать и попросту опозорить такую великую фамилию, как Шлоссеры. Филиппу было искренне все равно на личные интересы своих родных и близких людей, его интересовали лишь собственные, которые крутились около того кокона, который он тщательно создавал. Некую видимую оболочку целомудренности, спокойствия и достойности семейства Шлоссеров.