Мрак тени смертной
Шрифт:
– Прекрасное, Генрих, прекрасное! – с улыбкой поправил рейхсфюрера Гитлер. Губы вождя раздвинулись в улыбке, чуть приподнимая щепотку черных усиков. – Я понял, что вы с утренним докладом? Боже мой, до чего надоели государственные дела! Вы не представляете, Генрих, как хочется отбросить в сторону все заботы, уехать в Бертесгаден, побродить по лесу, полюбоваться красотой, которую нам дает мир…
Он подозрительно посмотрел на рейхсфюрера.
– Конечно, – сказал он. – Вы подобно Герингу не можете бродить по лесу без охотничьего ружья. Говорят, что он в своем поместье охотится на ручных оленей?
Герман
– Не трогайте Германа, – сказал фюрер. – Вы ведь понимаете, Генрих, он – лицо нашей партии. Замок Геринга принадлежит народу, как и все то, что находится в нем. Лицо нашей партии должно быть улыбчивым!
Рейсфюрер понял, что позиции Геринга по-прежнему сильны, а потому избегал в разговорах с вождем обсуждать поведение его любимца. Кумиром Адольфа Гитлера был советский вождь Сталин, фюрер любил его и ненавидел, он преклонялся перед русским диктатором, он вспоминал о нем ежедневно и ежечасно, особенно сейчас, когда в далекой России шли судебные процессы по делам политических противников Иосифа Сталина. Копируя русского вождя, фюрер уделял большое внимание авиации, естественно, что летчики являлись его любимцами и первыми из них были герои прошедшей войны – Геринг и Рихтсгофен.
– Но я вами недоволен, Генрих, – с ласковой улыбкой, показывающей на притворство, сказал фюрер. – Скажите, зачем вашей службе ливанский кедр?
Вопрос ошеломил рейхсфюрера. Он не знал, что ему ответить на него. Сказать, что не осведомлен? А вдруг все сказанное будет простой дружеской подначкой, Гитлер не любил сальности или двусмысленности, но обожал розыгрыши, все сказанное им, возможно, предназначалось только для того, чтобы полюбоваться замешательством на лице начальника тайной полиции, этой святой инквизиции великого рейха. Нельзя сказать, что ты ничего не знаешь, ведь обязанностью начальника тайных служб как раз и является знание всего того, что делается в государстве. Что же можно сказать о том, кто ничего не знает о делах своей собственной службы. Надо было отвечать, и Гиммлер выбрал путь осторожности.
– Ливанский кедр? – улыбнулся рейхсфюрер.
– Именно, – Гитлер наслаждался видимым недоумением Гиммлера. – Сегодня утром у меня были Риббентроп и граф Чиано. Граф любезно сообщил, что дуче выполнил просьбу вашего Эйхмана. Три кубометра прекрасного ливанского кедра отправлены в Берген-Бельзен.
– Эйхман – хороший организатор, – осторожно сказал Гиммлер. – Я выясню и доложу, мой фюрер. Я не думаю, что Эйхман решит тратить государственные деньги на пустяки.
– Полно, Генрих! – фюрер был доволен своей маленькой победой: он поставил в тупик своего министра-всезнайку. – Ты мне лучше скажи, как решается еврейский вопрос?
Адольф Гитлер был убежден, что среди евреев имелись и порядочные существа, но он был убежден, что число их крайне мало, в основном евреи не сознают деструктивного характера своего бытия. Но тот, кто разрушает жизнь, – считал Гитлер, – обрекает себя на смерть, и ничего другого с ним не может случиться. Однажды, в застольной беседе, он сказал Гиммлеру: «Мы не знаем, почему так заведено, что еврей губит народы. Может быть, своей разрушительной деятельностью он стимулирует активность других народов? Порой евреи не кажутся мне людьми, они кажутся мне бациллами, которые проникают в тело и парализуют его».
Рейхсфюрер полностью согласился с ним. Да, мой фюрер, это унтерменьши, и даже не люди, а существа, имеющие человеческий облик, они лишены арийского величия и не могут претендовать на какую-нибудь значимую роль на земле. Рейхсфюрер СС имел маленькую птицеферму, на которой бывал в редкое свободное время. Для того чтобы птицы росли здоровыми, требовалось постоянно вести выбраковку больных и уродливых особей. Чтобы росло здоровым человечество, необходимо было постоянно заниматься селекцией человеческого рода, безжалостно уничтожая унтерменьшей. Если не делать этого, унтерменьши погубят человечество, как это уже не раз бывало в истории.
Открыв папку, он приготовился к докладу.
– Не надо, – сказал Гитлер, отметая саму возможность доклада рукой. – Не надо цифр, мой дорогой педантичный друг! Я знаю, как ты у нас любишь цифры! Как себя чувствует Гудрун? Я слышал, твоя дочка болела?
– Кризис позади, – рейхсфюрер закрыл папку и снял пенсне. – Рождество мы встречали вместе. Если бы вы знали, как была рада жена, что в эти дни мы были вместе! Что касается евреев, мой фюрер, можете быть уверены, мы делаем все возможное и невозможное, чтобы в Европе этот вопрос был решен навсегда! Из Германии выехали лишь те евреи, которые доказали, что могут выехать. Но далеко ли они уехали, мой фюрер! Вы же знаете, что еврей всегда держится близ мутной воды, в ней удачливей ловить рыбку. Придет время, и мы будем ввозить их обратно, но не для того, чтобы они заводили у нас свои экономические порядки!
– Знаете, Генрих, я подумал, а стоит ли ввозить их в рейх? Может быть, нужно решать вопрос прямо на месте? С польскими евреями надо решать вопрос в Польше, с венгерскими – в Венгрии. Вы ведь знаете, как чувствителен и сентиментален немецкий обыватель, ему может не понравиться происходящее. Зачем ранить душу немецкого бюргера? Пусть евреи идут в небеса с родной земли, где они верили в рай и ад.
Гиммлер сделал торопливую пометку в блокноте.
– Я понял вашу мысль, мой фюрер!
– Я знал лишь одного порядочного еврея, – задумчиво заметил Гитлер, наливая в стакан висбаденскую минеральную воду. – И о том мне известно со слов Дитриха Эккарта.
– И кого он считает порядочным евреем? – удивился Гиммлер.
– Отто Вейнингера, – сказал фюрер, принимаясь мелкими глотками пить воду. – Закончив книгу «Пол и характер», он осознал, что еврей живет за счет других наций, и покончил с собой.
– Да, это мужественный поступок, – согласился Гиммлер. – Я думаю, что он правильно поступил, избавив моих людей от излишней работы. Кстати о людях! Я познакомился с чешской уголовной полицией. Великолепный человеческий материал! Таким место в СС, мой фюрер!